Глава 3

МЕМУАРНО-АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ

Мемуарная литература не занимает какого-то исключите­льного положения среди других искусств в смысле ее связей с реальной жизнью. "Основой этой связи была многогранная духовно-практическая потребность в художественном закреп­лении различных аспектов отношения к действительности"¹. Понятно, что при этом каждый из аспектов требовал специфи­ческого освоения разными формами словесного творчества — художественной, мемуарной, эпистолярной, научно-попу­лярной литературой; "каждый из аспектов имел свой предмет изображения, свое понимание изображаемого"². В мемуарной прозе таким специфическими предметами изображения стала сама человеческая жизнь, судьба страны, история общества.

В данной главе нас будет интересовать процесс формиро­вания и развития в мемуаристике декабристов собственно лич­ностного начала. Г. Н. Поспелов, на теоретические исследова­ния которого мы опираемся, выделял в литературе особую романическую жанровую группу. В центре внимания ее оказы­вается "процесс становления характеров отдельных более или менее одаренных инициативных лиц, недовольных нравствен­ным или гражданским состоянием окружающей их среды и изживающих это недовольство в нравственных и вместе с тем идеологических конфликтах со средой, с устоями и узаконени­ями ее жизни, а также и в своих собственных личных или идей­ных конфликтах"³.

Личностный элемент в произведениях этой жанровой груп­пы преобладает над социально-историческим, что является от­ражением изначального стремления мемуаристики к автобиографизму как таковому.

_________________________

¹ Вагнер Г. П. Проблема жанров в древнерусском искусстве. - М., 1974. - С. 25

² Там же

³ Поспелов Г. Н. Проблемы литературного стиля. - С. 71.

 

"От начала развития литературы и до современности /.../ протягивается линия возрастания личност­ного начала"'.

Прослеживая путь постижения русской литературой цен­ности человеческой личности в целом ряде работ, Д. С. Лихачев сформулировал универсальную, как нам кажет­ся, задачу, стоявшую и перед художественной и перед мемуар­ной литературой в начальный период их становления и разви­тия: "Русская литература на грани XVI-XVH вв. стояла перед необходимостью подчинения литературы личностному началу, выработке личностного творчества"². Эта тенденция спо­собствовала зарождению мемуаристики на рубеже XVI-XVII вв. В работах Г. Г. Елизаветиной³, Е. В. Фринч⁴, М. Я. Би-линкиса⁵ этот процесс исследован полно и всесторонне.

XVIII столетие — период бурного развития мемуарных жанров в русской литературе. И если в начале века преоблада­ет   социально-историческая   тенденция   развития   мемуарной прозы, то уже в канун нового XIX столетия на первый план выступает автобиографический элемент, личность самого ме­муариста (речь идет, например, о мемуарных произведениях Матвеева, Крекнина, Чернышева, Нащекина, Трубецкого, Долгорукой, Шаховского). На смену "цепи событий", как основ­ного сюжетно-композиционного стержня произведений, при­ходит "цепь переживаний". Ж. Ж. Руссо так подтверждает это положение в своей знаменитой "Исповеди": "У меня есть толь­ко один верный проводник и я могу на него рассчитывать, — это цепь переживаний, которыми отмечено развитие моего су­щества, а через них — последовательность событий, являвших­ся их причиной или следствием"⁶.

_________________________

¹ Лихачев Д. С. Литература - реальность - литература. - Т. 3. - С. 406.

² Лихачев Д. С. Развитие русской литературы X-XVII вв.-Т. І.-С. 173.

³ Елизаветина Г. Г. Становление жанров автобиографий и мемуаров // Рус­ский и западноевропейский классицизм. - М., 1982, - С. 235-263.

⁴ Фринч Е. В. Начало пути Л.Толстого и документальная автобиографичес­кая проза конца XVIII — первой половины ХІХв.: Автореф. дис. ...канд. филол. наук.-Л., 1976.-20 с.

⁵ Билинскис М. Я. Взаимоотношения документальных жанров и беллетрис­тики в русской литературе 60-х годов XVIII века.: Автореф. дис. ...канд. филол. наук.-Л., 1979.-28 с.

⁶ Руссо Ж. Ж. Избр. соч.: В 3 т. - М„ 1961. - Т. 3. - С. 243.

 

Новое XIX столетие перед писателями и мемуаристами по­ставило и новую задачу постижения  исторического бытия:

"...история должна быть исследованием страстей, интересов, пружин'*¹. Более уверенными становятся шаги писателей и ме­муаристов на пути познания внутреннего мира человека, его души.

"Дело    здесь    не    в    противопоставлении    социально-исторического анализа психологическому. Напротив, они рас­положены в едином ряду, и социально-историческая обуслов­ленность человека — необходимая предпосылка его психоло­гического анализа"². В середине XIX в. Н. П. Огарев в "Моей исповеди" пишет, что его произведение это "отрывок из физи­ологической паталогии человеческой личности"³. Цель свою мемуарист формулирует предельно четко: "Я хочу рассмотреть себя, свою историю, которая все же мне известна больше, чем кому другому, с точки зрения естествоиспытателя. Я хочу по­смотреть, каким образом это животное, которое называют Н. Огаревым, вышло именно таким, а не иным; в чем состояло его физиолого-паталогическое развитие, из каких данных, вну­тренних и внешних, оно складывалось и еще будет недолгое время складываться"⁴. На фоне движения литературы "через романтизм к реализму" (В. Г. Белинский) эта тенденция понят­на и объяснима. Не удивительно, что она нашла свое выраже­ние и в мемуарных жанрах.

Белорусский исследователь Л. Я. Гаранин считает, что именно "функция утверждения личностного начала (курсив мой. — О. М.) в литературе /.../ отграничила мемуары от лето­писей, /.../дала им единство точки зрения на события и целост­ность композиционного строения. Эта же функция отграничи­ла мемуары от житийной литературы, дала им реальное, жизненное содержание, права исторического документа"⁵.

Одним из жанров, где "функция утверждения личностного начала" проявилась достаточно своеобразно и полно, являет­ся, на наш взгляд, мемуарно-автобиографическая повесть ро­манического жанрового содержания.

В. Г. Белинский в статье "Взгляд на русскую литературу 1847 года" писал: "Теперь самые пределы романа и повести раздвинулись /.../ самые мемуары, совершенно чуждые всякого вымысла, ценимые только по мере верной и точной передачи ими действительных событий, самые мемуары, если они масте­рски написаны, составляют как бы последнюю грань в области романа, замыкая ее собою.

_________________________

¹ Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. - С. 150.

² Там же.

³Литературное наследство. - М, Изд. АН СССР, 1953. -Т. 61. - С. 674

⁴ Там же.

⁵ Гаранин Л. Я. Мемуарный жанр советской литературы. - С. 71.

 

Что же общего между вымыслами фантазии и строго историческими изображениями того, что было на самом деле? Как что? — художественность изложения! Недаром же историков называют художниками"¹. В этом выс­казывании критика для нас интересен ряд моментов. Во-первых, признание того факта, что мемуары могут и должны обладать чисто художественными достоинствами, а во-вторых, рассмотрение двух жанровых форм — романа и повести — в тесном единстве. На близость документальных жанров и ори­гинального русского романа XVIII века между собой уже в 60-е годы XVIII века указывали А. Пыпин, Г. Благосветов, Б. Шкловский, Ж. Геррард и другие². Именно в этот период в мемуарной прозе идет процесс утверждения обыденной жизни человека в качестве содержания образцовых текстов беллетри­стики и мемуаристики.

Близость мемуарных жанров художественной литературе с новой силой проявилась в 40-50-е годы XIX столетия. Это был период, отмечал В. М. Эйхенбаум, ломки старых литературных канонов, "когда поэзия изживала себя и на ее место явно шла проза"³, период общего обновления литературы, "страстных поисков новых героев, тем и новых средств художественного выражения"⁴. На место поэзии и светской повести приходит "литература факта". "Под знаком "фактичности", "откровен­ности", "мемуарности" заново вступает в литературу старик Аксаков — под этим же знаком выступает впервые молодой

 Толстой и многие другие"⁵. Для нас особенно ценным является замечание Л. Я. Гара­нина о том, что в условиях большого наплыва документально­го материала и его эстетизации, мемуаристика "вынуждена была менять свои формы, что-то заимствовать у художествен­ной литературы, в чем-то оказывать на нее влияние"⁶.

__________________________

' Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9 т. - Т. 8. - С. 372.

² См.об этом: Белинкис М. Я. Взаимоотношения документальных жанров и беллетристики в русской литературе... - С. 7-9.

³ Эйхенбаум Б. М. Лев Толстой. -Л., 1928. - Кн. I. - С. 81.

⁴ Гаранин Л. Я. Мемуарный жанр советской литературы. - С. 65.

⁵ Эйхенбаум Б. М. Лев Толстой. -Л., -Кн. I. - С. 81.

⁶ Гаранин Л. Я. Мемуарный жанр советской литературы. - С. 65.

 

Декабристская мемуаристика такое "заимствование" осуществляла через разработку жанровой формы повести, а также эссе, расс­каза, новеллы и т. д. "Каждая из этих форм может в разных на­ционально-исторических условиях, в творчестве писателей ра­зных эпох и направлений выражать совершенно различное жанровое содержание"¹.

Традиционно в литературоведении жанр "повести" рас­сматривался как средняя форма эпической прозы. Это древ­нейший жанр русской литературы, берущий свое начало в "Повести временных лет", "Повести о битве на реке Калке", "Повести о разорении Рязани Батыем" и т. д. С точки зрения современной теории это были неоднородные в жанровом от­ношении произведения: летописи, воинские повести, новеллы. Новая концепция жанра возникает в XVII веке. С появлением в литературе "Повести о Горе-Злосчастьи", "Повести о Фроле Скобееве", "Повести о Савве Грудцыне" и др. Традиционно жанр "повести" считался в русской литературе "своим", в то время как до середины XIX столетия "роман" казался в социа­льных условиях России жанром инородным, "чужим". Именно повесть, имеющая давнюю литературную традицию, оказыва­лась способной выразить конфликты современной русской действительности"². В период интенсивной перестройки жан­ровой системы русской литературы "новый" роман и "традиционная" повесть взаимодействуют настолько тесно, что до середины XIX века, эти термины употребляются как си­нонимы.

Существует немало классификационных теорий жанра по­вести (сентиментальная, романтическая, реалистическая, исто­рическая, на современную тему)³. На наш взгляд, речь может идти и о такой ее разновидности как мемуарноавто-биографическая повесть.

_________________________

¹ Поспелов Г. Н. Проблемы исторического развития литературы. - М., 1972. - С. 67.

² Захаров В. Н. Метод и система жанров Ф. М. Достоевского // Творческие методы и литературные направления. - М, 1987. - С. 181.

³ См.об этом: Бахтин М. М. Эпос и роман // ВОПЛИ. -1970. -№ 1. - С. 95- 122; Разумовский М. В. Становление нового романа во Франции и запрет на роман 1730-х годов. - Л., 1981; Синевский В. В. Из истории русского романа и пове­сти. - СПб., 1903. -Ч. 1. XVIII век; Синевский В. В. Очерки из истории русского романа.-СПб.,-1909-1910.-Т. 1.;Вып. 1-2.

  

Особенность разработки этого жанра в творчестве декабристов мы продемонстрируем на примере "Записок моего времени. Воспоминания о прошлом" Николая Ивановича Лорера¹. Почти полстолетия его судьба самым тес­ным образом была связана со всеми основными вехами исто­рического развития России и Украины. "Веселый страдалец"², "неисправимый оптимист"³, "пламенный романтик"⁴ — Лорер на всю жизнь сохранил в душе и сердце память о годах детства, проведенных в "благословенной Малороссии (с. 315)". Его родословная типична для выходца с украинского юга. Отец — Иван Иванович Лорер — француз немецкого происхождения, вынужденный переселиться в Россию из-за гонений на родине. Мать — Екатерина Евсеевна Цицианова — происходила из старинного княжеского рода Грузии. Племянница Николая Ивановича А. О. Смирнова-Россет в  своих  "Автобиографи­ческих записках" рассказывала со слов самого декабриста, что его отец сразу после обручения с княжной Цициановой отпра­вился "прямо в Херсон. Надобно помнить, что он встретил там 1   князя Потемкина, который не был славянофил и не чуждался услугами иностранцев, увидел европейски образованного че­ловека и назначил его Херсонским вице-губернатором, с ка­зенной квартирой и 1000 р. содержания"⁵.

Здесь в Украине, в Херсонской губернии семья Лореров обрела душевный покой, но не материальное благополучие. "Домашнее положение фамилии Лореров, — сообщает Ново­российский генерал-губернатор, — со стороны нравственности вполне благородное, но насчет имения, которое у ротмистра Лорера общее с сестрой /.../ в Херсонском уезде, довольно тя­гостное по причине долгов в Херсонский приказ общественно­го призрения"⁶. Лишившись в раннем детстве отца, декабрист воспитывается в украинской дворянской семье Капнистов, тесно связанной с украинской культурой и бытом. "Надобно знать, — пишет Н. И. Лорер спустя полвека, — что я был принят как сын в доме П. В. Капниста (брата нашего поэта В. В. Капниста), который давно уже философом жил в своем имении в Ма­лороссии после долгих путешествий по Европе" (с. 315).

__________________________

¹ Лорер Н. И. Записки моего времени. Воспоминания о прошлом // Мемуа­ры декабристов. - М.: Правда, 1988 (далее ссылки на этот источник в тексте).

² Федоров М. Ф. Походные записки на Кавказе с 1835 по 1842 г. // Кавказс­кий сборник. - Тифлис, 1879. - Т. 3. - С. 78.

³ Модзалевский Б. Декабристы. Неизданные материалы. - С. 128.

⁴ Там же.-С. 128.

⁵ Там же.

⁶ Имущественное положение декабристов // Красный архив. - 1926. - Т. 2 (15).-С. 183.

 

Об об­становке умственного, духовного и нравственного развития в доме П. В. Капниста на Полтавщине ярко и интересно расска­зала в своих мемуарах дочь поэта В. В. Капниста Софья Васи­льевна Скалон.¹

Надо отметить, что приступая к главному литературному труду своей жизни — "Запискам моего времени" — Н. И. Лорер имел уже некоторый опыт литератора. В 1857 г. в "Русской бе­седе" он публикует небольшой мемуарно-автобиографический рассказ (определение жанра наше — О. М.) "Из воспоминаний русского офицера"². Как и стихотворение "Наполеон", он про­никнут духом уважения и преклонения перед великим полко­водцем:

Торжествен твой и запад и восход,

Ты не померкнешь в туге черной;

Ты не погаснешь в глубине;

Твой лик нетленный, животворный

Царит, как бог, в небесной тишине.³

Над "Записками моего времени" (в дальнейшем — "Записками"(декабрист работает с 1862 г.)"1812 года 23 генва-ря, ровно 50 лет тому назад я оставил благословенную Малороссию, простился с родною кровлею" (с. 315) по 5 августа 1867 года).

Первых читателей произведения было много, "и после ка­ждого из них рукопись меняла свой вид; на полях ее все гуще и гуще собирались заметки, текст все чаще дополнялся, исправ­лялся, перечеркивался, непонравившиеся замечания стирались, вновь восстанавливались; /.../ в иных местах рукопись превра­щалась в спутанный клубок почерков, в иных — в настоящий палимпсест"⁴. К сожалению, Н. И. Лореру так и не удалось увидеть напечатанными свои "Записки", это произошло после его   смерти,   во   многом   благодаря   усилиям   редакторов "Русского архива" и "Русского богатства".⁵

___________________________

¹ Воспоминания Скалон-Капнист С. В. // Воспоминания и рассказы деяте­лей тайных обществ 1820-х годов. - Т. 1. - С. 312-314 и 407-408.

² Русская беседа. -1857. - Кн. 3. - 1860. - Кн. XIX.

³ Цит по кн.: Лорер Н. И. Записки декабриста. - Восточно-Сибирское кни­жное изд., 1984.-С. 342.

⁴ Нечкина М. В. Декабрист Лорер и его "Записки" // Лорер Н. И. Запискидекабриста. - С. 26.

⁵ Русский архив. -1874. - Кн. 2, 9. Русское богатство. -1904.  № 3, 6, 7.

 

Научное издание литературного наследия Н. И. Лорера уже в нашем столетии осуществила М. В. Нечкина, снабдив издание солидным науч­ным аппаратом, проведя тщательное текстологическое изуче­ние произведений декабриста, выявив большое количество ку­пюр в первых изданиях "Записок".

Сегодня трудно сказать, как конкретно шел процесс созре­вания замысла, написания рассматриваемого произведения. Одно очевидно: без "удивительного рассказчика" Лорера не было бы и мемуариста Лорера, в чьих "Записках" ярко "запечатлелся быт /.../ России времени Александра I и Николая I через призму дворянского либерализма".¹ Н. А. Бестужев вспоминал, что "Лорер был такой искусный рассказчик, како­го мне не случалось в жизни видеть. /.../ Какой живой рассказ, какая точность, какая мимика"². Именно устная стихия, "речевые жанры" (М. М. Бахтин) оказывали влияние на авто­биографическую повесть Н. И. Лорера. М. М. Бахтин к рече­вым жанрам относил и короткие реплики бытового диалога, и письмо, и военный приказ, и публицистические выступления, и многотомный роман. Ученый обращал внимание на тесное взаимодействие первичных (непосредственно речевое общение) и вторичных (романы, повести, драмы) жанров.

В нашем случае простыми (первичными) речевыми жанра­ми могли быть многообразные истории из богатой событиями жизни декабриста, короткие анекдоты о встречах с современ­никами. Рассказываемые устно они становились основой бу­дущих литературных произведений — художественных или мемуарных. Н. И. Лорер часто рассказывал своим друзьям и родственникам о встрече с кучером Александра I Ильей Бай­ковым. В конечном итоге устная история легла в основу мему­арного анекдота этологического жанрового содержания (определение жанра наше. — О. М.) "Лейб-кучер Илья Байков".³ Так же обстояло дело и со многими эпизодами и сцена­ми, которые легли в основу "Записок" Н. И. Лорера.

_________________________

¹ Нечкина М. В. Декабрист Лорер и его "Записки". - С. 6.

² Воспоминания Бестужевых. - С. 263 -264.

³ Лорер Н. И. Записки декабриста. - С. 337-341.

 

"Отчетливое представление о природе высказывания воо­бще и об особенностях различных типов высказываний (первинных и вторичных), т. е. различных речевых жанров, необ­ходимо, как мы считаем, при любом специальном направлении исследования, — отмечает М. М. Бахтин. — Игнорирование природы высказывания и безразличное отношение к особенно­стям жанровых разновидностей в любой области лингвистиче­ского исследования, приводят к формализму ^ чрезмерной аб­страктности, ослабляют связи языка с жизнью"¹. "Записки"' Н. И. Лорера отнесены нами к жанру мемуарно-автобиографической повести, которую можно рассматривать как одну из многообразных жанровых форм "высказывания вто­ричного (сложного) уровня".

"Записки" Н. И. Лорера создаются в период, характеризу­ющийся двумя главными особенностями. Во-первых, измене­ния в общественно-политической жизни страны были вызваны смертью Николая І, в течение тридцати лет управлявшего го­сударством с позиций жесткой самодержавной власти. "Я ви­дел своими глазами, — вспоминал Н. Н. Муравьев-Карский, — то состояние разрушения, в которые приведены нравственные и материальные силы России тридцатилетним безрассудным царствованием человека необразованного, хотя, может быть, от природы и не без дарований, надменного, слабого, робкого, вместе с тем мстительного и преданного всего более удовлет­ворению своих страстей"². Эта поразительно тонкая характе­ристика императора Николая Павловича и политической ситу­ации в стране в канун его смерти сделана не просто умным и благородным человеком, но государственным мужем, который через всю жизнь пронес чувство личной ответственности за судьбу Отечества. Очевидна прямая перекличка с известным тютчевским:

Не богу ты служил и не России,

Служил лишь суете своей,

И все дела твои, и добрые и злые,

Все было ложь в тебе, все призраки пустые:

Ты был не царь, а лицедей³.

________________________

¹ Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. - М.: Искусство, - 1986. -С. 253.

² Муравьев Н. Н. Записки // Русские мемуары (1800-1825 гг). - М., 1989. -С. 70.

³ Тютчев Ф. И. Сочинения: В 2т. -М., 1984.-Т. 17.-С. 174.

 

А вот политическое свидетельство положения дел в стране после смерти Николая I, принадлежащее перу А. С. Хомякова:

В судах черна неправдой черной
И игом рабства клеймена;
Безбожной лести, лжи тлетворной,
И лени мертвой и позорной,
И всякой мерзости полна¹.

Вторая особенность эпохи конца 50-начала 60-х годов XIX столетия связана с потенциальной готовностью русской литературы к формированию нового литературного направле­ния, появлению нового героя, складыванию новой системы ценностных ориентиров. "Мне кажется, — пишет Д.И.Писарев, — что в русском обществе начинает вырабатываться в на­стоящее время совершенно самостоятельное направление мысли. /.../ Самостоятельность этого возникающего направления заключается в том, что оно находится в самой неразрывной связи с действительными потребностями нашего общества. Это направление создано этими потребностями и только благодаря им существует и понемногу развивается"². Буквально вторит ему   К. С. Аксаков,   риторически   восклицая   на   страницах "Русской беседы": "Где же жизнь? Этот вопрос, эта потреб­ность, а следовательно, и возможность жизни в нас пробуди­лась"³. На этот период литературной жизни России приходится и новый толчок в развитии декабристской мемуаристики. В это время "поиск аналитической остроты и научной достоверности в познании действительности не выливается еще в форму бо­льшого социально-психологического романа, направляясь не­ редко в сторону своеобразных промежуточных жанров"⁴. К числу таких "промежуточных жанров" (термин не совсем точ­ный, но активно употребляемый в литературоведческих иссле­дованиях) относится и мемуарно-автобиографическая повесть Н. И. Лорера "Записки моего времени".

 Интерес к реальности, действительной жизни способство­вал развитию жанров роман и повести.

_________________________

¹Хомяков А. С. Сочинения. - М., 1900. -Т. IV. -С. 225.

² Писарев Д. И. Реалисты // Писарев Д. И.  Литературная критика: В 3 т. - М., 1981.-Т.2.-С.6.с

³ Аксаков К. С. Обозрение современной литературы // Аксаков К. С, Акса­ков И. С. Литературная критика. - М., 1981. - С. 208.

⁴ Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. - С. 257.

 

Связано это было и с процессом становления "натураль­ной школы"¹. Полемика, развернутая на страницах журналов 30-40-х годов XIX в. относительно главных идей теории рома­на,² весьма показательна. Н. И. Надеждин утверждал, что "обыкновенной жизни русской не достанет на одну порядоч­ную главу романа!"³ А. А. Бестужев-Марлинский и Н. А. По­левой выдвинули программу отечественного исторического романа, но все равно более ориентированного на сказочную ирреальность, чем на подлинную жизнь⁴. В. Г. Белинский ви­дит причину зарождения жанра романа на русской почве в пробуждении всеобщего интереса к жизни частного человека и в идее "овеществленного историзма"⁵. "Задача романа как ху­дожественного произведения, — пишет критик, — если совлечь все случайное с ежедневной жизни и исторических событий, проникнуть до их сокровенного сердца — до животворной идеи, сделать сосудом духа и разума внешнее и разроз­ненное"⁶.

Русское общество оказалось разбуженным к жизни собы­тиями эпохального масштаба в стране и за рубежом. Именно в романе (а "повесть есть тот же роман, только в меньшем объе­ме"⁷) интуитивно угадывался тот жанр, который был способен соединить искусство с жизнью. Не удивительно, что мемуарис­тика, в основе которой лежит реальная жизнь, начинает актив­ную разработку жанра романа (А. И. Герцен "Былое и думы") и повести (Н.И.Лорер "Записки"). Причем, речь идет о мему­арном романе и повести.

__________________________

¹ См. об этом: Веселовский А. Н. История или теория романа. - Л., 1939; Грифцов Б. А. Теория романа. - М, 1927; Деке П. Семь веков романа: Пер. с фр. - М., 1962; Днепров В. Черты романа XIX в. - М.; Л., 1965; История русского ро­мана. - М; Л., 1965. - Кн. 1-2; Фокс Р. Роман и народ: Пер. с англ. - М., 1960; Чичерин А. В. Возникновение романа-эпопеи. - М., 1958.

² См. об этом: Манн Ю. В. Русская философская эстетика (1820-1830-е го­ды). - С. 249-266; Хома Т. В. Проблемы реализма на страницах московских жур­налов тридцатых годов XIX в. - Автореф. дис. ...канд. филолог, наук - Днепропетровск, 1982; Московский вестник. - 1827. -№ XXIII; Телескоп. - 1831. -4.4.-№13; 1832.-С. 4-9. № 14 и др.

 ³Телескоп. - 1831.-Ч. 4.-№ 14.-С. 218.

⁴ Бестужев-Марлинский А. А. О романе Н. Полевого "Клятва при гробе го­споднем" // Московский телеграф. -1833. -Ч. 53. - № 18. - С. 221; Полевой

Н. А. О романе Виктора Гюго и войне в новейших романах // Московский телеграф. - 1832. -4.43. -№2. -С. 237.

⁵ Белинский В. Г. Собр. соч. В 9 т. - Т. 3. - С. 326.

⁶ Там же. - С. 327.

⁷ Там же.

 

"Эпоха наружного рабства и внутреннего освобождения" (А. И. Герцен) заканчивалась, начина­лся период духовного и нравственного возрождения нации. Пробудить сознание современников, правдиво представить _им повседневную жизнь такою, как она есть, со всем ее реаль­ным "безобразием" и скрытой возможностью "высокого  /.../ вот высшая задача искусства"' для людей, исповедывающих взгляды В Г. Белинского и писателей "натуральной школы . Высланные в Сибирь, но не вырванные с корнем из литератур­ной жизни своего времени, декабристы внимательно следят за происходящим, читают и сравнивают манифесты различных литературных школ и направлений. Все это им пригодится то­гда, когда они сами возьмутся за перо, чаще всего за перо ме­муариста.

О специфике художественного образа написано и сказано немало. Ученых интересовало своеобразие природы образа , его разновидности и классификации³, художественное богатст­во⁴, историческая судьба⁵, происхождение и строение художественного образа⁶. Свое внимание при исследовании жанровой природы "Записок" Н. И. Лорера мы сосредоточим именно на системе образов произведения - главном достижении мемуа­риста. Даже после беглого знакомства с автобиографической повестью Н. И. Лорера убеждаешься, что подобно А. И. Герцену, он вложил в центральный автобиографический образ "такую сознательность отношения к исторической проблематике и такую силу художественного обобщения", что мы имеем право говорить именно о герое "Записок моего времени"⁷.

___________________________

¹ Жук А. А. Русская проза второй половины XIX в. - М., 1981. -С. 9.

² См.об этом: Кант И.Сочинения: В 6 т. - М., 1966. - Т. 5. - § 49, 50; Ло­сев А. Ф. История античной эстетики: В 6 т. - М., 1963. - 1980.

³ См. об этом: Григорян А. И. Художественный стиль и структура образа. -Ереван, 1974; Палиевский П. В. Внутренняя структура образа //Теория литерату­ры. - М., 1962. - Т. 1; Потебня А. А. Эстетика и поэтика. - М, 1976.

 ⁴ См. об этом: Бессознательное. Природа, функции, методы исследования / Коллективная монография: В 4 т. -Тбилиси, 1978. - Т. 2. - Раздел 6; Кодуэлл К. Иллюзия и реальность: Пер. с англ. -М, 1969; Овсяннико-Куликовский Д. Язык и искусство. - СПб., 1895; Родари Дж. Грамматика фантазии. Введение в искусст­во придумывания историй: Пер. с итал. - М., 1978. Фрейд 3. Поэт и фантазия // Современная книга по эстетике. Антология. - М., 1957.

 ⁵ См. об этом: Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в запа­дноевропейской литературе: Пер. с нем. - М., 1976; Восточная поэтика. Специ­фика художественного образа. - М., 1983; Гачев Г. Д. Жизнь художественного сознания. Очерки по истории образа. - М., 1972.

 ⁶ См. об этом: Гей Н. К. Художественность литературы. Поэтика, стиль. -М, 1975; Столяров М. П. К проблеме поэтического образа // Ars - М, 1927. -Кн. 1; poetica; Empson W. Seven types of arbiq uity. - N. Y., 19587; Ponqs H. Das Bild in der. Dichtunq. - Marburq., 1927. - Bd 1-2.

⁷ Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. - С. 225.

 

Выдвинутость центрального автобиографического героя на передний план повествования, попытка Н. И. Лорера за со­бытиями частной жизни увидеть психологические особенности жизни целого поколения — все это свидетельствует о качест­венно ином жанровом содержании нежели это было в мемуар­ных хрониках и мемуарных очерках. Лорер интересуется не столько событиями, сколько отдельными личностями. В дан­ном случае событийная канва выступает фоном, на котором разворачивается история судеб многих людей — знатных и безвестных, выдающихся полководцев, политиков и рядовых участников "великой драмы жизни" XIX столетия. Это в пер­вую очередь касается главного героя "Записок" — автобиог­рафического героя, самого мемуариста.

"1812 года 23 генваря, ровно 50 лет тому назад, я оставил благословенную Малороссию, простился с родною кровлею, под которою счастливо и беспечно провел первые годы моего детства. Мне было 18 лет, когда судьба бросила меня, неопыт­ного юношу, в бурное житейское море..." (с. 315). Так начинает Лорер свои "Записки". О детстве, прошедшем в доме П. В. Ка­пниста он говорит мало, всего несколько слов. Он скорее отда­ет дань памяти и уважения близким его сердцу людям, нежели видит в том периоде сколь-нибудь интересный материал для собственного жизнеописания. Практически никто из декабрис­тов подробных, развернутых воспоминаний о годах своего детства  не оставил.  Это  удастся  сделать  С. Т. Аксакову в "Детских годах Багрова-внука"¹ и Л. Н. Толстому в автобиог­рафической трилогии "Детство. Отрочество. Юность"². Мему­арист Н. И. Лорер же следует здесь в русле общедекабристской традиции, сообщая, но не описывая подробно годы раннего детства.

"Нельзя найти такую точку, — предупреждает Н. К. Гей, — в которой словесный ряд обращается в образ. Это процесс, цепь связей и превращений.

___________________________

¹ Аксаков С. Т. Детские годы Багрова-внука. - М, 1977.

² Толстой Л. Н. Детство. Отрочество. Юность. -Т. 1. - С. 152.

 

Полное представление о характере Евгения Онегина невозможно вне контраста его с романтичес­ким Ленским. А Татьяну Ларину мы не поймем, как не понимали ее Онегин и Ленский, пока характеристика ее не будет сопоставлена с трактовкой характеров других персонажей"¹. Следуя логике данного подхода, рассмотрим образ централь­ного автобиографического героя "Записок" в его многочис­ленных связях с другими персонажами. Все они условно могут быть отнесены к нескольким группам:

а) образы друзей, товарищей, сослуживцев мемуариста;

б) образы политических оппонентов декабристов: царей, великих князей, вельмож, судей и тюремщиков "злоумышлен­ников 14 декабря";

в) второстепенные персонажи, создающие фон, на котором разворачиваются основные события.

К числу тех, кто навсегда остался в памяти мемуариста, относятся друзья молодости, ветераны наполеоновских войн, декабристы-южане, товарищи по сибирской каторге и ссылке. О них речь впереди, пока же отметим особенность начальных глав произведения. В них мемуарист создает ряд лаконичных, емких в своей основе собирательных образов довоенной Моск­вы и послевоенного Петербурга.

"Старушку Москву" (с. 316) юноша Лорер застает "в веселостях и удовольствиях" (с. 316) как раз накануне "обращения в пепел" (с. 316). После размеренной и монотонной жизни про­винциального украинского местечка юноша потрясен и оглу­шен "московскими веселостями и удовольствиями" (с. 315). Образ древней столицы очерчивается мемуаристом как бы пунктиром, сообщается самое яркое, необычное, потрясшее  воображение. Великолепен дом дяди мемуариста — князя Цицианова Д. Е. — известного "своею роскошью и в особенности обедами, за которыми угощал тогдашних знаменитостей бо­льшого света". Он кончил тем, "что проел свои шесть тысяч душ" (с. 316). Фигура князя Цицианова колоритна и типична для старобарской, патриархальной Москвы начала прошлого века. Такие образы не раз становились достоянием беллетрис­тики, драматургии, мемуарной прозы — от пьес А. С. Грибое­дова до водевилей и комедий А. А. Шаховского и Н. И. Хмель­ницкого. Слова последнего вполне применимы и к дяде Н. И. Лорера:

___________________________

 ¹ Гей Н. К. Художественность литературы. - С. 116.

 Признаюсь, что этот человек

 И славно, и умно, и чудно прожил век!

Он славы достигал различными путями:

И счастьем, и мечом, и прозой, и стихами,

И, словом вам сказать, был воин и поэт!¹

Москва 1812 года... "Кому могла прийти в голову мысль, что неприятельская армия будет гостить в ее стенах?" (с. 316). Никому, настолько праздной и беспечной жизнью она живет в момент первого свидания с ней Лорера. Именно в Москве про­исходит не только  первый выход будущего декабриста "в свет", но и знакомство с теми, кто "резко отличился в царство­вание императора Александра" (с. 317): А.Л.Нарышкиным, молодым  князем Лопухиным, "светлейшим  Меньшиковым" (с. 317). В приятных знакомствах, поучительных беседах, весе­лье и праздности течет жизнь Лорера в Москве, где "обеды, балы, вечера не прекращались" (с. 316) ни на минуту. Лишь пе­реехав к брату в Санкт-Петербург, Лорер получает возмож­ность отдохнуть и осмотреться в "тихом родственном кругу" (с. 317).

 Послевоенный Петербург не раз становился предметом описаний     на     страницах     декабристской     мемуаристики. Н. И. Лорер фиксирует всеобщее увлечение наукой и искусст­вом; стремление "к чему-то высшему, достойному, благород­ному" (с. 326). Резко повышается значение интеллектуального и нравственного развития. "Жадное до образования юношест­во толпилось в залах на публичных курсах, в особенности у Г. Р. Державина, где происходили чтения любителей русской словесности и где читались Крылов, Гнедич, Лобанов. С тру­дом доставались билеты, а в охотниках просвещения недостат­ка не было" (с. 326). Образ послевоенного Петербурга создает­ся через изображение интеллектуальной жизни ровесников и сослуживцев Лорера, их судеб, увлечений, надежд и ожиданий. Здесь же мы впервые встречаемся с теми, кто активно про­тивостоит новому "духу времени". Эти люди стали причиной того, что обстановка очень скоро стала меняться, "приятности военного звания были оставлены, служба всем нам стала де­латься невыносимою!

___________________________

¹ Хмельницкий Н. И. Говорун // Стихотворная комедия, комическая опера, водевиль конца XVIII-начала XIX века: В 2-х томах. -Л., 1990.-Т. 2. -С. 446.

 

По целым дням по всему Петербургу шагали полки то на учение, то с учения, барабанный бой раздава­лся с раннего утра до позднего вечера"... (с. 327). Молодые офицеры, герои Бородина и Кульма оказывались совершенно неприспособленными к жизни "большого света". То, что естес­твенно получалось у них на поле боя, здесь, в великосветском Петербурге вызывало душевное волнение, непонимание и ощущение своей ненужности.

Мне право кажется, что нам труднее вдвое

Почтенье заслужить и выполнить свой долг

В любезных обществах, в свободе и покое.

Я быть всегда привык к себе по службе строг

И все то выполнял, что делать был обязан,

Спокойно чувствовал; мой ум был меньше связан

Воинской строгостью, чем вольной жизнью той,

Где все покорено сужденьям произвольным,

Где никогда собой не можно быть довольным,

Бояся приступить обычай принятой,—

Условны правила, где даже сердца чувства

Приличий мелочных должны под игом быть.

Признайте сами, князь, что нет трудней искусства,

Науки мудреней, как в этом свете жить,

Которому дают название большого¹, —

горестно замечает герой комедии А. А. Шаховского пол­ковник Понский, только что возвратившийся с войны. Из от­дельных мемуарных, эпистолярных, поэтических и иных свиде­тельств той поры возникает образ целой страны, обманутой в своих надеждах и ожиданиях. Мотив разочарования, крушения иллюзий у "поколения победителей" характерен многим мему­арным и художественным произведениям того времени.

Картину противоречивой раздвоенности послевоенного Петербурга Лорер создает за счет ввода в произведение персо­нажей, резко противостоящих друг другу. С одной стороны — это барон Розен, Храповицкий, Бистром — полковые коман­диры, которых любили и уважали подчиненные. Гвардейские полки — "очевидцы доблестных подвигов своих начальников, стяжавшие себе бессмертную славу на полях Бородина, Кульма и многих других, где дралась гвардия, любили и уважали своих командиров" (с. 326).

__________________________

¹ Шаховской А. А. Урок кокеткам, или Липецкие воды // Стихотворная ко­медия, комическая опера, водевиль... -Т. 2. - С. 18.

 

 

С другой стороны, мемуарист показыва­ет тех, кто подобно великим князьям Николаю и Михаилу лишь соперничают друг с другом "в ученьи и мученьи солдат" (с. 327). Верный своей слегка ироничной манере мемуарист рассказывает о ежедневных маршировках прямо в залах Зим­него дворца, которые устраивал будущий наследник российс­кого престола Николай Павлович. При этом "великая княги­ня Александра Федоровна, тогда еще в цвете лет, в угоду своему супругу становилась на правый фланг с боку какого-нибудь 13-вершкового усача-гренадера и маршировала, вытя­гивая носки" (с. 327). Колоритная подробность о "вытягиваю­щей носки" и марширующей великой княгине усугубляет ко­мизм, превращая все описание то ли в анекдот, то ли в фарс.

Странное время  порождало  не только  странные, но  и страшные в своей основе характеры. Такова фигура полковни­ка Шварца — "человека без всякого образования, тип Скало­зуба" (с. 226). Н. И. Лорер не может пройти мимо этого чело­века — истинного виновника "гибели Семеновского полка". Мемуарист хочет быть убедительным, а потому поясняет свою мысль конкретными примерами, фактами, подробностями ва­рварского командования полком со Шварцем. Единственно о чем он заботился, так это "о ремешках, пригонке амуниции, выправке и проч." (с. 328). Его именем даже была названа мо­гила — Шварцова, где захоронены "засеченные им солдаты и рекруты" (с. 328). Жестокость и немилосердность этого чело­века стала причиной восстания Семеновского полка в 1820-м году. Для мемуариста эта история не столько картина "бунта", сколько возможность еще раз продемонстрировать расслоение общества на "истинных и верных сынов Отечества" с одной стороны,    и    шварцев,    скалозубов    —    с   другой.    Сама "семеновская история" описывается в произведении не через череду событий, а через ввод в повествование новых и новых лиц, по-разному проявляющих свою сущность в экстремаль­ных условиях.

Вот к взбунтовавшимся семеновцам приезжает корпусный командир князь Васильчиков. Общепринятое представление о нем — "знаменитый воин, с прекрасной душой" (с. 328). В дан­ной ситуации он ведет себя неправильно, "ошибается на этот раз" (с.328), ругает и бранит солдат, "называет их изменника­ми, бунтовщиками" (с. 328).

А вот взгляд мемуариста останавливается на императрице Марии Федоровне, пытающейся усмирить восставших. Подъе­хав в карете, она сама "увещевала их покориться и исполнить волю начальства"(с 329). Единственно чего она добилась — это того, что солдаты сняли шапки и вежливо-безразлично прокричали ей "Ура!".

Великих князей Николая и Михаила восставшие вообще прогнали, не пожелав даже говорить с ними и крикнув лишь: "Отъезжай, вы еще молоды!" (с. 327).

Словно в калейдоскопе, проходят перед глазами мемуари­ста лица разных людей. Сам факт восстания и "гибели Семено­вского полка" — "красы гвардии" (с. 329) дает возможность ввода на страницы произведения новых персонажей. Их посту­пки, а не слова лежат в основе отношения мемуариста, избега­ющего тем не менее прямых оценочных эпитетов, резких вы­ражений и развернутых характеристик. Из отдельных образов второстепенных персонажей вырисовываются контуры лагеря "гасильников" и староверов.

Групповой портрет декабристского поколения создается мемуаристом последовательно из целого ряда событий: война с Наполеоном, патриотический подъем нации после полного разгрома противника и освобождения Европы; показ всеобще­го стремления к интеллектуальному и нравственному совер­шенствованию, увлечение политической борьбой. В этой части "Записок" Н. И. Лорер еще не дает развернутые характеристи­ки, портретные зарисовки своих друзей и соратников, что ус­пешно будет сделано в главах, посвященных восстанию в Украине, сибирской ссылке, службе на Кавказе. Преддекабрьская пора — время "богатырей эпохи сильной, эпохи славной",

как виделась она не только П. А. Вяземскому¹ и Н. И. Лореру. Мемуарист не выделяет в рассказе об этом времени никого специально, лагерь "новаторов" осознается им как нечто цель­ное, единое. Происки же лагеря "гасильников" и староверов не кажутся серьезными и тем более опасными. Сила декабристс­кого поколения и спустя много лет после восстания виделась в общности взглядов, интересов, в единстве всего, что было молодо и здорово, "Уколы правительства" не вызывали страх, казались чем-то временным и пустяковым.

_________________________

¹ Друзья Пушкина. Переписка. Воспоминания. Дневники: В 2 т. - М., 1984. -Т.2.-С. 17.

 

Так "в одно утро мы узнали, что Пушкина услали в Кишинев, что за немножко вольные стишки и мысли ему грозила ссылка в Сибирь или за­ключение в монастырь" (с. 337). О первом столь серьезном фа­кте негативной реакции правительства на действия прогресси­вной части общества, группировавшейся вокруг А. С. Пушки­на и декабристов, говорится походя, как бы между прочим. О чем свидетельствуют фраза  "немножко вольные стишки" (такими они могли восприниматься в 1860-х, но не 1810-х го­дах), ироническое замечание о возможности заключения весе­льчака и жизнелюба Пушкина "в монастырь". В главах о том периоде у Лорера множественное число преобладает над един­ственным, местоимение "мы" над "я" и "он". "Часто мы соби­рались в Измайловском полку на квартире Капниста, где гово­рили,  рассуждали  о   современных  вопросах,   читали   стихи молодого Пушкина, /.../ "Полярную звезду" Бестужева, кото­рая была видна на всех столах кабинетов столицы"(с. 336). Еще пример: "все были уверенны, что государь подаст руку помощи единоверцам и что двинут наши армии в Молдавию" (с. 336-337). И дальше: "Многие офицеры (везде курсив мой. — О. М.) гвардии стали проситься в полки армии" (с.337). Реальная духовная, мировоззренческая и политическая общность пушкинско-декабристского поколения накануне восстания нахо­дит таким образом свое художественное воплощение в повест­вовательной   манере,   морфологическом   и   синтаксическом строе "Записок" Н. И. Лорера. Ситуация резко изменится по­сле 14 декабря 1825 года, когда каждый решал и отвечал за свои поступки сам. На место обобщенно-абстрактному "МЫ" (хотя мемуарист и читатели хорошо понимали, о ком идет речь) приходит конкретное "Я".

Начало 1824 года стало тем рубиконом, перейдя который Лорер   начинал   новый   этап   своей   жизни.   Смерть   брата, "который  заступал  мне  место  отца,  был  моим  благодете­лем "(с. 336), заставила майора Лорера искать места службы вдали от Петербурга. Жизнь в нем становилась тяжелой в мо­ральном и материальном отношении. "Судьба как бы сама привела меня к той исходной точке, которая должна была привести меня к такому испытанию, страданиям, лишениям и пе­ревороту всей моей остальной жизни" (с. 336). Так предваряет мемуарист рассказ о трагической судьбе декабристов, их жен, своем участии в восстании на Украине. Здесь как бы заканчи­вается экспозиционная и начинается центральная часть мемуарно-автобиографической повести.

"Путь мой лежал на Киев. Был май месяц, весна сменяла зиму, и чем более я удалялся от Петербурга, тем легче, теплее, отраднее становилось мне на сердце" (с. 340-341), — начинает мемуарист новую страницу "Записок". "Жребий был брошен" (с. 340) и в марте 1824г. майор Лорер попадает в Вятский пехо­тный полк под командование полковника П. И. Пестеля.

С этого момента и до самого поражения восставших в Украине в повествование активно входит мотив неумолимого Рока, мотив Судьбы. Вот лишь несколько примеров из текста:

"Мне было 16 лет, когда судьба бросила меня, неопытного юношу в бурное житейское море" (с. 315).

"Судьба как бы сама привела меня к той исходной точке..." (с. 336).

"...Жребий мой был уже брошен и меч Домоклеев висит уже над моей головой. От каких безделиц иногда может исказиться вся судьба человека" (с. 338).

"Провидению, видно, было угодно еще с колыбели моей на­значить мне то, что впоследствии со мной случилось" (с. 338).

"Мне было тогда 28 лет от роду! Жребий был брошен" (с. 340).

"В недоумении мы не знали, что предпринять, и Пестель решился отдаться своему жребию" (с. 353).

"Что будет со мной завтра? Но судьбы своей (везде курсив мой. — О. М.) не минешь" (с. 354).

 Мотив Судьбы тесным образом оказывается связанным с многочисленными размышлениями мемуариста о бессмертии человеческой души. Вот заключенный в Петропавловскую крепость декабрист Лорер прощается перед отправкой в Си­бирь со священником П. Н. Мысловским: "Тут я простился с |этим почтенным человеком, мы обнялись, он меня благословил и, растроганный, вышел от меня. /.../ Это было мое последнее свидание с ним в этом мире (курсив мой. — О. М.)" (с. 393). А вот уже каторжанин Лорер вспоминает о последних минутах жизни Александры Муравьевой, которая "была первой жерт­вой, выхваченной неумолимым роком из среды нас. /.../ Она І закрыла глаза со словами: "Боже как там хорошо!", — и оста­вила нас навеки" (с. 426). Смерть этой великой женщины, и в гробу лежащей "с той же ангельскою улыбкою которою ветречала нас ежедневно" (с. 427), была лишь горькой прелюдией в череде утрат, уходящих из жизни товарищей. "Под сим памят­ником, — вспоминает мемуарист далее, —похоронены и двое детей её. Никита Муравьев скончался на поселении, /.../ и таким образом, проведя всю жизнь с женою, разрознен с ней то­лько по смерти... Да и то телесно. Души их, вероятно, витают в селениях горних'" (курсив мой. — О. М.) (с. 427). Есть ли объяс­нение того, что мотив Судьбы и бессмертия человеческой души занимает довольно значительное место в произведении? Извес­тно, что Н. И. Лорер был человеком набожным, католиком по вероисповеданию. Его религиозность могут подтвердить при­веденные выше примеры, но лишь отчасти, другая сторона этого вопроса будет прояснена, если вспомнить о масонском прошлом Лорера. Известно, что он состоял в рядах русской масонской ложи Палестины и в заграничной ложе в Оффенбахе. Прямых свидетельств этого в тексте "Записок" нет, но кос­венное влияние масонской символистики и знаковости на по­вествование не заметить нельзя.

История александровского масонства — последняя само­стоятельная страница в его многолетней истории в России. "Но кончался золотой век масонства накануне того водоразде­ла русской истории, который связан с событиями 14 декабря 1825 года"¹. Ложа Палестины открылась 4 марта 1809 года. Мемуариста Лорера могло заинтересовать в ее деятельности стремление служить идеалам добра и справедливости. Отличи­тельным знаком этой ложи был миниатюрный золотой меч. Меч в масонской символике знаменовал борьбу, защиту не­винных. На заседаниях ложи преобладали темы о благотворе­нии и любви к родине".² Они же стали главными во всех извес­тных нам литературных произведениях декабриста. "Устав Вольных Каменщиков" гласил: "Угождать Богу своему — се твое блаженство. Быть навеки с ним соединенну — се твое ревнование и правило твоих деяний"³. В масонских кругах было хорошо известно стихотворение И. В. Лопухина:

_________________________

¹ Мельгунов С. П., Сидоров Н. П. От редакции // Масонство в его прошлом и настоящем. - М., 1991. - Т. 1. - С. X.

² Соколовская Т. Раннее Александровское масонство. Возрождение масонс­ва // Масонство в его прошлом и настоящем. - Т. 2. - С. 153.

³ Масонство в его прошлом и настоящем. - Т. 2. - С. 186.

 

"Судьба благоволила

Петров возвысить дом.

И нас всех одарила

Даря тебя плодом.

/…/

Уже ты видишь ясно

Врата бессмертных в храм,

К которому опасно

Ступают по трудам (везде курсив мой. — О. М.)"¹.

Мотив Судьбы и бессмертия души здесь слышится доволь­но ясно, перекликаясь с аналогичными мотивами в "Записках" Лорера, которые написаны спустя целое столетие. Язык масон­ских произведений полон аллегорий и символов, которые окружали их в жизни, проникая на страницы печатных изда­ний. "Символы и замысловатые обряды /.../ оказались доста­точно иносказательными, чтобы скрыть от "непосвященного", профанского мира, от пытливости любопытства — сокровен­ный смысл учения ложи"². О словах-"сигналах" в декабристс­кой поэзии написано немало. В данном случае, применительно к мемуарным жанрам можно говорить об аналогичном явле­нии. "Судьба", "неумолимый Рок", "брошенный жребий", мо­тив бессмертия душ — все этот так или иначе имеет знаковый характер и напрямую связано с масонской обрядностью и сим­волистикой³.

Возвращаясь к анализу системы образов мемуарно-автобиографической повести Лорера, необходимо отметить, что одной из главных заслуг мемуариста является создание сложного и противоречивого образа Павла Ивановича Песте­ля. Из отдельных наблюдений, диалогов, метких характерис­тик сослуживцев, высказываний самого Пестеля возникает об­раз  одного  из главных  "двигателей"  тайного  общества  в Украине.

- Воспоминания Ф. П. Лубяновского. - М.,1872.

- Императорский Царскосельский Лицей, наставники и пи­томцы 1811-1843гг. Дм. Кобейко. - СПб., 1911. - С. 34-35.

- Масонство в прежнем русском флоте // Море. - 1907. -№ 8.

________________________

¹ Магазин свободокаменщический.-СПб., 1874.-Т. І.-Ч. I.-C. 132.

² Масонство в его прошлом и настоящем. -Т. 2. - С. 159.

³ См. об этом: Воспоминания А. П. Степанова // Русская старина. - 1870. -Т. 1.-С. 55.

 

Впервые имя Пестеля мемуарист слышит от своего старого друга князя Е. П. Оболенского, "бывшего по общему убежде­нию душой нашего кружка" (с. 338). Таким образом, первые, самые общие сведения о Пестеле автор сообщает устами дру­гого лица, дает взгляд как бы со стороны. Оболенский сооб­щает, что "Пестель, говорят, человек с большими дарованиями и совершенно образованный человек" (с. 338). Затем мемуа­рист через портретную зарисовку, рассказ о впечатлениях пер­вой встречи и краткий диалог вводит в повествование фигуру Пестеля. При этом Лорер подтверждает сам то, что слышал раньше от других, называя Пестеля "человеком умным, ориги­нальным, игравшим тогда и впоследствии большую роль в на­шем тайном обществе" (с. 340).

Далее мемуарист сосредоточивает внимание на наружнос­ти Пестеля, выступая при этом мастером создания динамичес­кого типа портрета. Облик Пестеля меняется на протяжении повествования в зависимости от ситуации и душевного состоя­ния. "Пестель был небольшого роста, брюнет с черными, бег­лыми, но приятными глазами" (с. 340). Лорер не боится испор­тить первое впечатление читателей от Пестеля, называя его взгляд "беглым", — традиционно таким эпитетом характеризует людей с нечестными намерениями и коварством в характере. Ничего этого у Пестеля нет, неприятный взгляд сочетается у него с приятными глазами. Этим подчеркивается, что не толь­ко внутренняя сущность, но и сам облик этого незаурядного человека был странен и противоречив. Кроме того, Пестель у Лорера "очень напоминает /.../ Наполеона" (с. 340). Известно, что и в облике французского императора странность и неорди­нарность не раз отмечались современниками, мемуаристами, писателями последующих эпох. Николенька Ростов, увидев пе­рвый раз в жизни императора Франции, отметил для себя, что "на лице Наполеона была неприятно-притворная улыбка"¹. Сходство Пестеля с Наполеоном отмечает и герой трилогии Д. И. Мережковского "Царство Зверя" Валериан Голицын: "А ведь на Наполеона похож /.../ Но если и было сходство, то не в чертах, а в этой каменной тяжести, сонности, неподвижности лица"².

_________________________

¹ Толстой Л. Н. Война и мир //Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 22 т. -Т. 5. -С. 154.

² Мережковский Д. С. Царство Зверя // Мережковский Д. С. Собрание со­чинений: В 4 т. - М., 1990.- Т. 3. - С. 446.

 

Именно в декабристской среде, в частности в их мемуаристке, впервые утвердилась мысль о внешнем сходстве Пес­теля с Наполеоном, перекочевав затем на страницы многих ху­дожественных произведений.

Встреча с Пестелем была столь важным в жизни Лорера событием, что он вспоминает об этом очень подробно. Описы­вая  мундир полковника — "длинный, широкий  армейский сюртук с красным воротником" (с. 340), мемуарист детализи­рует описание, сообщая, что "почерневшие эполеты" лежали "на плечах более назад, нежели вперед" (с. 340). Пестель встре­чает Лорера довольно прохладно, однако, узнав, что он член тайного общества, интересуется положением в Петербурге, го­ворит, что "дело" на юге поставлено лучше и его "скоро мож­но будет начать" (с. 340). С первых минут знакомства станови­тся   понятно,   что   Пестель   занят   только   подготовкой   к восстанию, он не желает тратить лишних слов в разговоре с Лорером, интересуясь только главным. Мемуаристу можно ве­рить во всем, ибо он провел "с Пестелем почти неразлучно два года до минуты, где нас судьба так жестоко разлучила" (с. 344).

 Желая быть убедительным, Лорер показывает Пестеля как бы с разных сторон — в быту, на службе, во время острых по­литических дискуссий. Все в квартире Пестеля свидетельствует о том, что ее хозяин ведет напряженную умственную жизнь: "во всю длину его немногих комнат тянулись полки с книгами, более политическими, экономическими и вообще ученого со­держания и всевозможные конституции" (с. 344). Лорер очень высоко оценивает Пестеля, называет его "замечательнейшим человеком своего времени" (с. 344), хотя сам многие воззрения его политической теории не одобряет. "Про себя скажу откро­венно, что я не был ни якобинцем, ни республиканцем — это не в моем характере. /.../ Я всегда говорил, что Россия должна ос­таться монархией, но принять конституцию "(с. 343). Мемуа­ристу чужд политический радикализм Пестеля, но он отдает должное его уму, воле, силе характера, личной честности и по­рядочности. Подход, намеченный в мемуарных очерках, — "о мертвых или хорошо, или ничего" — Лореру чужд. Что же на­стораживало мемуариста в руководителе южан? Во-первых, Пестель, по его мнению, "слишком самонадеянный человек" (с. 345). Во-вторых, не мысля, что в политике можно существо­вать по иным, нежели в обыденной жизни законам, он замечает: "Для республики, о которой он (Пестель — О.М.) мечтал, не доставало в нем достаточно добродетелей. Правда он был за­щитником свободы, а вместе с тем увлекался через меру често­любием"   (с. 345).   Наивный   и   несколько   идеалистический взгляд на политического деятеля воскрешает давно забытый, но все же существовавший кодекс чести политика, члена Тай­ного общества. Политическая борьба органично должна была сочетаться с высокими нравственными нормами, цель ни при каких обстоятельствах не должна была оправдывать средства. В Пестеле Лорера настораживал дисбаланс нравственного и политического, с преимуществом последнего.

Добродушного, "влюбленного в человечество" Н. И. Лоре­ра не могут ввести в заблуждение негативные стороны натуры П. И. Пестеля: "Павла Ивановича приятно было слушать, он мастерски говорил и всегда умел убеждать, но часто прогля­дывалось в его словах непомерное честолюбие и тщеславие" (с. 345). Пытаясь проникнуть в самую суть характера Пестеля, мемуарист тем самым избегает шаблона, оценочной однознач­ности в создании образа. Пестель в произведении — человек сильный, волевой, интеллектуально развитый, страстно жела­ющий добра своей родине, но все же только человек. Мы ви­дим его в минуты тягостных раздумий и сомнений. Вот он му­чительно размышляет над предложением генерала Витта (как потом окажется правительственного шпиона) принять его в Тайное общество. А в другом месте он уже сам думает "отправиться в Таганрог и принесть государю свою повинную голову с тем намерением, чтоб он внял настоятельной необхо­димости разрешить общество, предупредив его развитие даро­ванием России тех уложений и прав, каких мы добиваемся" (с. 349). Такое решение возникает у него не под влиянием сла­бости или трусости. Павел Иванович видит, что многие члены Южного и Северного обществ постепенно отходят от дел, а может быть, он интуитивно предчувствует страшные последст­вия вооруженного восстания.

Воспоминания Лорера о П. И. Пестеле психологически то­чны, эмоционально насыщенны, максимально правдивы и убе­дительны. Не случаен интерес писателей последующих эпох к его "Запискам", созданию на их страницах образа Павла Пес­теля. Д. С. Мережковский, по всей видимости, использовал лореровские воспоминания о Пестеле во второй части трило­гии "Царство Зверя" — романе "Александр I". Приведем не­сколько примеров цитирования "Записок" Н. И. Лорера в ро­мане Д. С. Мережковского "Александр I"¹.

_________________________

¹ Мережковский Д. С. Александр 1 // Мережковский Д. С. Собр. соч. - Т. 3. -С. 91-557 (ссылки на этот источник в дальнейшем в тексте).

 

 

 

"Записки моего времени"                                                                            "Александр I"

               Н.И.Лорера                                                                          Д.С.Мержсковского

«Квартиру он занимал очень                                                                   «Кабинет – большая, марачная

простую, /…/ и во всю длину его                                              комната, с двумя высокими

немногих комнат тянулись                                                         окнами в сад; во всю длину, от

полки с книгами (с.344)                                                              потолка до полу-полки с кни-

                                                                                                      гамии»(с. 445)

— Впрочем, — прервал он                                                        — Пестель пожал плечами.

меня, — кому быть повешен-                                                    — «Что делать? Кому быть по-

ным, тот не утонет (с. 346)                                                        вешенным, тот не утонет»

(Разговор Пестеля с Лорером.—                                                       (с. 447).  (Разговор Пестеля с

О.М.)                                                                                            Голициным — О.М.0

   — Чтоб облегчить вам не-                                                      — …Насчет Майброды, вы,

сколько ваши обязанности                                                         господа, ошибаетесь. Неужели

служебные, я переведу к вам в                                                   вы думаете, что я его принял

батальон капитана Майброду,                                                   бы в Общество, если бы не был

а для большей связи в наших                                                      уверен…

действиях приму его в члены                                                    — А вы его приняли?

общества.                                                                                     — Почти принял.

   — /…/ Не торопитесь, Павел                                                  — Ради Бога, Павел Иванович,

Иванович, дайте мне его коро-                                                 будьте осторожны…

че узнать. До сих пор мне каже-                                                — Не беспокойтесь, я людей

тся, что он ничтожный, низень-                                                знаю.

кий человек. да и прежде                                                           — Людей знаете и не видете,

слышал я про него много нехо-                                                что это — негодяй отьявлен-

рошего. /…/ Пестель не поверил                                              ный?» (с. 447).

Моим возражениям, /…/ и по

своему упрямству кончил тем,

что поверил Майброде все

наше положение» (с. 350-351).

     «При моем вдохе он                                                               «Он (пестель — О.М. поту-)

(Пестель — О. М.) приподнялся                                                пился,  а  когда  опять  поднял
и после короткого молчания, с                                                   глаза, они засверкали злобным
челом сумрачным и озабочен-                                                   огнем. - Вы вот все предателей
ным, сказал мне как-то таинст-                                                 ищите, а главный-то предатель,
венно: — /.../ Я не сплю уже не-                                                знаете кто? Я по ночам не сплю,
сколько ночей, все обдумывая                                                   думаю, думаю  и вот до  чего
важный шаг, на который ре-                                                      додумался:   нам   другого   нет
шаюсь./.../ Я решился дождать-                                                  спасения, как принести госуда-
ся 1826 года, отправиться в Та-                                                 рю   повинную.   Он   благород-
ганрог   и   принесть   государю                                                ный, почти благородный чело-
свою повинную голову  с тем                                                    век,   мы   тоже   почти   благо-
намерением, чтобы он внял на-                                                 родные — отчего бы и не сго-
стоятельной       необходимости                                                вориться.  Открыть ему все и
разрушить  Общество,  предуп-                                                 убедить,   что   лучший   способ
редив его развитие дарованием                                                уничтожить революцию — дать
России тех уложений  и  прав,                                                  России то, чего мы добиваемся"
каких мы добиваемся" (с. 349).                                                  (с. 448).

 

Приведенные выше примеры свидетельствуют, что одним из вероятных источников романа Д. С. Мережковского "Александр I" является мемуарно-автобиографическая повесть Н. И. Лорера "Записки моего времени". Несомненно также и то, наряду с реальным князем Голицыным, прототипом героя романа Валериана Голицина является также и Николай Лорер. Даже при беглом сравнении романа с мемуарными произведениями декабристов (И. Я. Горбачевского, А. Е. Розена, С. П. Трубецкого) видно, что Мережковский интересовался ими серьезно. Однако это не входит в предмет нашего исследо­вания, а потому, проиллюстрировав данный тезис на одном примере, ограничимся лишь констатацией этого конечно же интересного историко-литературного факта.

В изображении Александра I Лорер не вышел за пределы традиционного для декабристов-мемуаристов взгляда на его роль в историческом процессе, эволюцию мировоззрения под влиянием "Меттерниха, который напевал ему, что добротою, снисходительностью можно только потрясти троны и разру­шить их" (с. 350). Вряд ли можно говорить о создании мемуа­ристом цельного образа Александра I. Речь скорее всего может идти лишь о довольно метких и интересных наблюдениях над отдельными чертами его характера, попытке разобраться в со­циально-политической, а не психологической подоплеке его поступков.

Иное дело великий князь Константин Павлович. Декабри­сты достаточно мягко и снисходительно относились к нему, что отражено в мемуарных и публицистических произведениях М. С. Лунина, В. Ф. Раевского и др. Лорер и следует этой тра­диции и разрушает ее одновременно. Прежде чем подробно описать свою первую встречу с наследником престола, мемуа­рист сообщает читателю сведения, почерпнутые о нем, от дру­гих лиц: ситуация аналогична с описанием первой встречи с Пестелем. При этом автора скорее интересуют не конкретные сведения об этом человеке, а собственное эмоциональное сос­тояние накануне встречи: "Я же с детства моего много наслы­шался о цесаревиче как о человеке страшно строгом и суро­вом" (с. 318). Естественно, что "мысль поступить под его начало" (с. 218) пугает юношу. "С страшным замиранием сердца" (с. 318) ждет он встречи с Константином Павловичем. Не­соответствие ожидаемого и реального окрашивает сцену "выхода цесаревича" в тона легкой иронии. Наследник явно не дотягивал до той роли, которую ему отводила всеобщая молва, мнение света. И если верно утверждение о том, что королей играет их свита, то Лорер видит лишь игру свиты, но не самого короля.

Вот великий князь окидывает "меня своим быстрым взо­ром и тотчас же решает: "В конную гвардию!" (с. 316). Так же стремительно как решение было принято, оно уже через мину­ту было отменено: "Скоро вернувшись, однако, великий князь промолвил: "Я раздумал..." (с. 318). Далее следует диалог, слегка напоминающий сцену из комедии. Накануне встречи Лорера предупредили, что "ежели его высочество спросит тебя, чему ты учился, ты скажи — русскому" (с. 318). Привычный в комедиях прием "предугадывания" ситуаций и поступков героев, срабо­тал здесь как нельзя лучше: "великий князь тогда спросил ме­ня: "Чему ты учился?" — и я, помня наставления Кудашева, скромно сказал: "Русскому..." — "Довольно", —сказал в.к., поклонился и удалился в свои апартаменты. И вот как реши­лась моя судьба" (с. 318). После этой ироничной "зарисовки с натуры"  мемуарист дает портрет  Константина  Павловича. Здесь, как и в случае с Пестелем, воедино соединяются прямо противоположные черты и качества. Цесаревич "был среднего роста", но "немного сутуловат", что обычно свойственно лю­дям высоким. Несмотря на сутулость, он тем не менее строен! На контрасте строится и сообщение о чертах характера вели­кого князя. С одной стороны, его отличали "вспыльчивость, непомерная строгость, а часто и грубость в обращении с по­дчиненными". С другой же — "сердце он имел доброе, как во­спитанник Лагарпа" (с. 319). Мемуарист сетует, что Констан­тин Павлович впоследствии "сделался деспотом, каких мало", но в то же время "рыцарем по тогдашним понятиям остался навсегда" (с. 319). Удивительным образом в натуре этого чело­века переплеталось возвышенное и низменное, доброе и злое.

Интересно описание лица цесаревича Константина. Заме­тим, что в XVIII столетии популярным было учение швейцарс­кого писателя И. К. Лафатера о физиогномике. Он считал, что "интеллектуальная жизнь запечатлевается на очертаниях чере­па и лба; моральная и чувственная — в строении лицевых мус­кулов, носа и щек; животная — в складе рта и линии подбород­ка"¹.

_________________________

¹ Цит. по кн.: Манн Ю. В. Поэтика Гоголя. - М., 1988. - С. 130.

 

 

Если допустить, что Лорер был знаком с этой довольно популярной в XIX веке теорией (в 1817 г. был сделан русский перевод книги Лафатера "Физиогномические фрагменты для поощрения человеческих знаний и любви"), то описание лица цесаревича воспринимается с особым интересом: "Лицо имел (он) очень некрасивое, брови густые, рыжие и нос чрезвычайно малый (курносый)" (с. 313). По Лафатеру лицо человека — это олицетворенная иерархия, зеркало восхождения от низших способностей к высшим. Не остается сомнений в том, что Лорер оценивает человеческие и интеллектуальные способности Константина Павловича очень скромно. Отвлекаясь от пред­мета рассмотрения, заметим, что мемуарист и впредь будет много внимания уделять описанию лиц своих персонажей. По­дтверждая сказанное нами выше, он в изображении облика пресловутого Аракчеева заметит: "Говорят, что лицо есть зер­кало души, и это зеркало было у Аракчеева отвратительно" (с. 345). Когда разъяренный Николай I начинает допрос арес­тованного Лорера, то "лицо его было бледно, волосы взъеро­шены... Никогда, — восклицает декабрист, — мне не доводи­лось видеть его таким безобразным" (с. 363). Понятно, что и в данном случае неприязнь у мемуариста вызвана не просто внешней некрасивостью.

Лорер в своих оценках того или иного человека, тем более если это личность историческая, избегает однозначности, ско­ропалительности в выводах. В произведении многие образы часто противоречивы, краски, которыми они создаются, конт­растны. Говорить о психологизме "Записок" вряд ли возмож­но, но то, что мемуариста интересует психология не класса или группы людей, а каждого отдельного человека — несомненная заслуга Лорера, шаг вперед в декабристской мемуарной прозе.

Образы людей и обстоятельств, в которых они себя прояв­ляют, не могут развиваться без опоры на другие слои образной предметности. Важное место занимают в мемуарной повести образы-детали, "мельчайшие единицы эстетического видения, наиболее отчетливая мелкозернистая поверхность художест­венного мира"¹. Своеобразным образом-деталью становится у Лорера образ цвета и света, а не просто их образное употреб­ление в форме эпитетов или метафор. Появляется он в той час­ти повести, которая рассказывает о драматических событиях восстания, ареста, суда и следствия над декабристами.

_________________________

¹ Эпштейн М. Н. Образ художественный // Литературный энциклопедичес­кий словарь. - С. 253.

 

Исследователь Н. Гартман отмечал, что словесный образ не облада­ет изобразительной непосредственностью, присущей живопис­ному образу, но это не значит, что литература не может быть отнесена к изобразительным искусствам¹. Цвет и свет, играю­щие в живописи главную роль, в литературе, в том числе и ме­муарной, отступают на второй план повествования, становясь либо фоном происходящих событий, либо своеобразным их участником. Так и в "Записках" Лорера они превращаются в словесный образ-деталь не сразу, а под влиянием тяжких жиз­ненных испытаний, выпавших на долю мемуариста.

Обратимся к тексту и приведем ряд примеров использова­ния образа света в произведении:

"У Пестеля на квартире, в зале, на камине, стояла лампа, тускло освещавшая большую комнату. Ко мне вышел Киселев и сурово сказал мне: —Г. майор! По всем данным, которые у нас на руках, вы член тайного общества. Не запирайтесь"

(с. 357).

"Вскоре посланный вернулся с дозволением и я пошел с ним в Эрмитаж освещенный, как на бал. За столом сидел Лева­шов" (с. 363).

"У одной картины мы остановились, и я вступил в гряз­ный, темный коридор, едва освещенный ночником, который ко­птил и чадил неимоверно" (с. 367).

"В полдень темница моя едва освещалась солнцем, которое для других смертных светило уже половину своего обычного

пути"(с. 368).

"Вскоре мы пошли, — (я) с завязанными платком глазами, — в комендантский дом, и меня ввели в ярко освещенную комна­ту"" (с. 371).

"Тот, кто не испытал несчастья быть заключенным в казе­мат без книг, табаку, без света и звуков живого разговора, тот не поймет всей тягости его" (везде курсив мой. — О. М.) (с. 371).

Столь пристальное внимание к тому, что окружает мемуа­риста, проявляется у него после ареста. Взор обращается к то­му, что в прежней, свободной жизни было само собой разуме­ющимся. Душевные переживания порождают обостренное внимание к внешнему миру, заставляют видеть и понимать его в мельчайших подробностях и деталях.

_________________________

¹ См. об этом: Гартман Н. Эстетика. - М., 1958. - С. 152.

 

 

При этом поражает утонченное художественное видение, присущее авторской ма­нере мемуариста. Порой возникает впечатление, что он пре­вращается из писателя в художника-живописца. Налицо влия­ние древнерусской книжно-литературной традиции. Она дает о себе знать, например, в создании световой антонимии: "темные казематы арестантов" — "ярко освещенные залы судилища".

Водоворот событий декабря 1825-1826 гг. стал сюжетной основой рассматриваемой здесь части произведения: аресты, допросы, самоубийства, очные ставки, душевные терзания и нравственные муки обреченных на гибель людей. В этот мо­мент возникает в произведении Зимний дворец, "освещенный как на бал' (курсив мой. — О. М.) (с. 363). За ярким художест­венным образом стоит желание мемуариста противопоставить "праздник победителей" в Эрмитаже горю обреченных в Пет­ропавловской крепости. Лореровский "бал" сродни здесь пуш­кинскому "пиру во время чумы". Переход из света жизни в тьму арестантских нор происходит как бы на глазах у читателя, которого мемуарист силой своего художественного воображе­ния заставляет не только понимать, но и видеть этот переход.

Своеобразна и цветовая палитра этой части "Записок", со­здаваемая под влиянием библейской традиции и книжной культуры Киевской Руси¹. Интересен факт последовательного ввода в повествование цветовой антонимии "белый-черный":

"Ночь была морозная, но тихая и без снегу (здесь цвета прямо еще не названы, однако цветовое ощущение уже скла­дывается — темная ночь и белый снег. —О. М.). Прощай белая хатка" (с. 357).

"...когда еще было темно на улицах мне приказали следо­вать за фельдъегерем. Провожатый мой был в мундире, белых перчатках" (с. 362).

Здесь автор "Записок" прибегает к довольно нейтральному цветоупотреблению, способствующему лишь передаче душев­ной тревоги, смутных ожиданий беды. В сцене суда и особенно казни декабристов роль контрастного цветоупотребления воз­растает. Встретившись с друзьями после почти полугодовой разлуки, Лорер обращает внисание на "смесь черных фраков/.../ и кирасирских белых колетов" (с. 382).

_________________________

¹ О традиции и специфике употребления цветов в древнерусских памятни­ках письменности XI XVII вв. См. Левашева Н. А., Мишуков О. В. Цветовая си­мволика в памятниках древнерусской литературы // Академик В. М. Истрин. Сборник докладов научных чтений. - Одесса, 1990. - С. 75-76.

 

Трагичны фигуры пяти товарищей, обреченных на смерть. Принять ее они гото­вы в "белых саванах с черными завязками" (с. 383). В библейс­кой литературе черный и белый цвета прочно закреплены за двумя диаметрально противоположными понятиями — верой и атеизмом, божественным и дьявольским. "Если око твое бу­дет чисто, то все тело твое будет светло"' — читаем в Еванге­лии от Матфея.

А вот пример из "Повести временных лет": "Вера бо наша свет есть"². В "Хождении Богородицы по мукам" о Христе го­ворится, что он "светлее, чем семь солнц"³. Все темное, черное несет зло, смерть, сеет смуты и раздоры, предваряет несчастья и ведет человека к гибели. Надежда связывается в христианстве с белой (светлой) частью спектра, что прочно вошло в лите­ратурную и народнопоэтическую традицию восточнославянс­ких культур. Описывая сцену первого допроса, учиненного ему Никола­ем I, мемуарист замечает: "Государь слушал меня внимательно, вдруг, подойдя ко мне, быстро взял меня за плечи, повернул к свету лампы и смело посмотрел мне в глаза. /.../ (Он) искал у меня глаз черных, предполагая их принадлежностью истых ка­рбонариев и либералов (с. 354). Аналогии такому взгляду мы находим в свою очередь в памятниках древнерусской литера­туры. Под вторым южнославянским влиянием традиция цве­товой символики черного и белого цветов перекочевывает из библейской  и  житийной  литературы  в   светскую   и  устно-поэтическую.  Известны  примеры,  когда писатели  русского средневековья, желая дать негативную оценку человеку, изоб­ражая своих врагов и недругов, наделяли их "черными лица­ми". "А ты старец черен и дурен"⁴, — читаем в рассказе о дра­матических событиях покорения Новгорода Иваном Грозным. И там же: "А ты, лекарь, черн и дурен, что уголь"⁵. Враги го­сударства, недруги царя — помазанника божьего, восприни­маются не иначе как слуги Дьявола, и потому возникает в описаниях их внешности черный цвет.

_________________________

¹ Библия. Книги священного писания. - Изд. миссионерского общества "Новая жизнь - Советский Союз", 1991. -С. 934.

² Изборник. Библиотека всемирной литературы . - М., 1978. - С. 45.

³ Памятники древнерусской литературы. XII век. - М., 1981. - С. 45.

⁴ Повесть о походе Ивана I на Новгород// Изборник. -С. 641.

⁵Там же. -С.

 

Император Николай вполне серьезно полагает, что у людей, поднявших руку на незыбле­мость самодержавной власти в стране, непременно что-то дья­вольское должно проявиться и во внешности ("искал у меня глаз черных"), но и самим декабристам их тюремщики и пала­чи видятся в черном цвете: "Мимо меня шныряли плац-адъютанты с оранжевыми воротниками, /.../ с озабоченными черными лицами" (с. 367). Желая оградить свое доброе имя, защитить товарищей от незаслуженных обвинений Н. И. Лорер заявляет, не колеблясь: "Ни на одном нет черного пятныш­ка, все люди чести" (с. 378).

Специфично и появление на страницах "Записок" красной части спектра. Вот заключительная сцена того фарса, который официальные власти громко именовали судом над государст­венными преступниками.

Арестантов вводят в зал и "глазам нашим представилось необыкновенное зрелище. Огромный стол, покрытый красным сукном, стоял покоем, в середине его сидели четыре митропо­лита, /.../ амфитеатром — сенаторы, в красных мундирах" (с. 380-381). А вот "пять наших мучеников", готовившихся всю ночь "предстать чистыми пред судилищем вечного" (с. 363), выходят к месту казни. "На деревянных подмостках, — пишет Лорер, — расхаживали палачи в красных рубашках" (с. 382). Красный цвет появляется в момент решения участи декабрис­тов. Судьи ассоциируются у мемуариста с цветом крови, лишь один "почтенный" Н. С. Мордвинов, ратовавший за смягчение участи обреченных (еще одна декабристская легенда), грустно сидит с "белым платком /.../ на коленях" (с. 331). Появившись в зале Верховного уголовного суда, цвет крови проступает затем на "красных рубашках" палачей. Страшная подробность пре­вращается под пером мемуариста в яркий художественный об­раз-деталь.

Употребление в произведении красного цвета связано не с книжной или фольклорной, а с библейской традицией. В лите­ратуре XVI-XVII вв. цвета красной части спектра не несут уже на себе отсвета смерти и несчастья. Церковная традиция выте­снена к тому времени народно-литературной. "Там же растут и конопли богоросленныя, а во дворах травы красныя"¹ — читаем в "Житии протопопа Аввакума".

_________________________

¹ Житие протопопа Аввакума. - С. 365.

 

Еще пример нейтрального употребления этого цвета: "А еще потом вижу третий корабль, не златом украшен, не разными пестротами — красно, и бело, и сине, и черно, и пепелесо"¹. Такое нейтральное цветоупотре-бление не могло удовлетворить Лорера, описывающего трагические сцены июля 1826 года. Здесь ему ближе церковная традиция,   рассматривающая   красные   цвета   и   оттенки   как признаки несчастья:

"Сегодня ненастье, потому что небо багрово"².

"Будет ведро, потому что небо красно"³.

С христианской символикой, традициями житийной лите­ратуры связан и другой образ-деталь, играющий важную роль в создании эмоциональной тональности произведения. Речь идет об образе свечи. "Свечи еще горели, ...кругом была мерт­вая тишина. Только гул колес отъехавшего экипажа дрожал в воздухе "(с. 354). Только что Н. И. Лорер навсегда простился с П. И. Пестелем, уехавшим навстречу своей гибели. Еще не из­вестно о поражении северян в Петербурге, но уже ясно, что "Общество открыто через донос Майбороды" (с. 353). Еще нет высочайшего распоряжения арестовывать и свозить в крепость на Неве всех заговорщиков, но Чернышев уже "со свойствен­ным ему нахальством /.../ едет по полкам армии арестовывать по спискам членов тайного общества" (с. 353). Декабристы-южане уже "чуют приближающуюся грозу" (с. 353), но еще не уверенны совершенно в нашей гибели" (с. 353). А свечи все го­рят, и теплится надежда. "Что будет со мною завтра?" (с. 353) — горестно восклицает Лорер в последние мгновения перед арес­том. Еще не совершен переход из света жизни в мрачное тюре­мное небытие. Вот декабристов свозят в Зимний дворец. Им еще предсто­ит пройти через все круги ада, еще не сорваны с груди ордена, не брошены в костры мундир и эполеты. Но уже "взята шпага" и   унесена  "вместе  с   моею   свободой"   (с. 359).   "Меня,  — вспоминает мемуарист, — привезли на главную гауптвахту в Зимнем дворце. На столе догорала свеча..." (с. 362).

_________________________

¹ Житие протопопа Аввакума. - С. 367.

² Библия. - С. 947.

 

Здесь за­канчивается для декабриста один период жизни и начинается другой: — "До сей поры я был, сколько возможно, счастлив, уважаем начальством, любим товарищами. /.../ Но счастье не прочно! "(с. 335). Теперь все в прошлом. Лорер как бы снова переживает вместе с читателями те первые минуты в Петропа­вловской крепости, когда плац-майор Подушкин вводит его в каземат. "Является огарок свечи, мы все входим..." (с. 367). Уже не свеча, а только огарок, но ведь дверь еще не захлопну­лась, в расчет берется каждая секунда, каждое мгновение. Да­льше — тишина. Больше ни разу мемуарист не вернется к это­му образу, оставляя его символом надежды и веры в той, теперь уже прошлой жизни.

Символично и появление на страницах "тюремной" части автобиографической повести образа солнца, солнечного света. В отличие от мемуарного очерка Ф. Н. Глинки, солнце у Н. И. Лорера не участник событий, а своеобразный барометр душевного равновесия главного героя — самого мемуариста. "Первый луч восходящего солнца, — пишет он, —осветил как бы нарочно для меня в последний раз и лес, и хижину с синей струйкой дыма" (с. 358). Мотив безвозвратно ушедшей поры — молодости, прослеживается здесь особенно ясно. Сцена казни и конфирмации 13 июля 1826 г. начинается у мемуариста со слов: "Рано утром, едва солнышко встало" (с. 381), хотя из контекста дальнейшего повествования следует, что все проис­ходит ночью. Автору важно здесь не установление факта вос­хода солнца, а передача своего душевного состояния. Вся сце­на казни построена на контрасте и солнце играет в этом свою роль. Казнь товарищей, лишение человека жизни происходит на фоне зарождающегося нового дня — последнего для пяти декабристов

Воссоздавая на страницах "Записок" эпизоды, связанные со следствием, судом и казнью участников декабристского вос­стания, Н. И. Лорер вводит в повествование образы света, цве­та и солнца. Они перестают играть служебную роль, передви­гаясь "из неодушевленного ряда в одушевленный".¹

________________________

¹ Манн Ю .В. Поэтика Гоголя. - С. 132.

 

При этом опора на христианскую и древнерусскую книжную традицию способствует пробуждению творческой фантазии читателей "Записок", которые начинают вместе с мемуаристом видеть за событиями конкретного "дела 14 декабря 1825 года" развертывание вечной мировой драмы — "борьбы зла с добром, /.../ стремление бога исправить людей, наказывая их за грехи или заступаясь за них"¹.

Говоря об образах-деталях, необходимо остановится на описаниях мундиров, чинов и званий.

"Можно сказать, что титулы (и особенно чины) вместе с мундирами и орденами были наиболее заметными признаками эпохи, настолько проникли они в общественное сознание и быт имущих классов"².

В творчестве ряда писателей первой половины XIX в. воп­росы дворянского происхождения и родовых отличий, особых заслуг перед Отечеством (орденов) занимали немаловажное место. В своих автобиографических набросках А. С. Пушкин замечает "Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие. Го­сударственные правила ставят уважение к предкам в достоинс­тво гражданину образованному"³. Декабрист Лорер мало го­ворит в произведении о своем происхождении, хотя известно, что по матери он принадлежал к известному грузинскому кня­жескому роду Цициановых. Предки декабриста "ведут начало свое от главнокомандующего грузинских войск, племянника супруги царя Вахтанга IV. /.../ Звали его Цици, а род его Ци-цишвили, из которого многие занимали высокие саны в царст­ве Грузинском и прославились победами над врагами Отечест­ва".  Ничего, однако, об этом  мемуарист не рассказывает, оставляя как бы "за кадром" повествования, лишь сообщая, что в "благословенной Малороссии" он оставил "родную кро­влю", "дорогих моему сердцу людей" (с. 315). Домашнее вос­питание и первые семейные впечатления, — с трепетом вспо­минает декабрист, — были, однако, таковы, что я всю жизнь придаю им большое значение. Если я чего-нибудь стою, этим я обязан прежде всего моему воспитанию и тем примерам прав­ды, простоты и чести, которыми я был окружен с моего появ­ления в мир. /.../ Я обязан моим благодетелям больше чем су­ществованием" (с. 316).

_________________________

¹ Лихачев Д. С. Великое наследие. Классические произведение древней Руси //Избранные работы: В 3 т. - Т. 2. - С. 14.

² Шепелев Л. Е. Титулы, мундиры, ордена в Российской империи. - Л., 1991. –С. 4

³ См. об этом: Висковатов А. В. Исторические описания одежды и вооруже­ния.-СПб., 1902.-С. 40.

 

Знатность происхождения — это не только принадлежность к определенному, в то время господствующему классу, но и особая система нравственных ориентиров, просветительское мировоззрение, утонченный художест­венный вкус, высокое понимание долга перед Отечеством, сле­дование всегда и во всем кодексу дворянской чести.

В "Записках" Лорер не раз сообщает самые подробные сведения о происхождении того или иного интересующего его лица. Особенно тепло вспоминает он семью Капнистов, при­ютивших его в детстве. С их домом тесным образом долгие го­ды были связаны судьбы Сергея и Матвея Муравьевых- і Апостолов, Михаила Бестужева-Рюмина, Павла Пестеля, Ва­силия Давыдова и многих других. С сыном В. В. Капниста Александром, тоже декабристом, долгие годы находился в приятельских отношениях Т. Г. Шевченко. Он "не раз посещал имение А. В. Капниста в с. Ковалевка Миргородского уезда на Полтавщине, переписывался с ним, нарисовал для него копию портрета князя М. Г. Репина-Волконского, а также подарил ему рисунок "Слепой". А. В. Капнист помогал Т. Г. Шевченко распространять в Украине (на Полтавщине и Черниговщине) серию рисунков под названием "живописная Украина", сохра­нял рукописи сочинений поэта "Сон" и "Кавказ"¹. Мемуаристу достаточно было лишь упомянуть в повести о семье Капнистов и современники хорошо понимали, о ком идет речь. Уже после разгрома восстания Капнист напишет в стихотворении, по­священном отцу Пестеля Ивану Борисовичу:

                              Несчастен в мире сем, кто на себя опеку

                              Общественных навьючил благ:

                              От власти встретив лишь упреки,

                              И коль убог был, будет наг².

В "Записках" Лорера много различных указаний на воинс­кие звания, отличия в мундире и чине того или иного персона­жа. Мундир — обязательный компонент любой портретной зарисовки. Например, в описание внешнего вида цесаревича Константина вклинивается указание на то, что он "носил по­стоянно конногвардейский мундир как шеф полка этого" (с. 319). Впервые увидев императора Александра Павловича, мемуарист обратил внимание на то, что он был "в мундире Семеновского полка, столь им любимом" (с. 322). Будем по­мнить, что это было в дни смертельной опасности, нависшей над страной, когда "Наполеон гостил уже в Москве и будущность была неизвестна" (с. 322).

____________________________

¹ Сергієнко Г. Я. Декабристи і Шевченко. - Київ, 1983. - С. 63.

² Капнист В. В. Собрание сочинений: В 2т. -М.-Л., 1960.-Т. 1.-С. 281.

 

 

Взоры всех россиян были в ту пору устремлены на прославленные в прошлом гвардейские полки. Выход императора в мундире одного из них подчерки­вало уважение к славной истории гвардейцев, призывало опра­вдать надежды всей нации и изгнать "ненавистного Бонапар­та" из пределов "любезного Отечества". "Военные мундиры составляли специальный объект внимания и даже пристрастия императоров..."¹. Непосвященному читателю трудно уловить за подробностями такого рода что-либо значительное. Людям же прошлого столетия мундир и костюм императора, либо ко­го бы то ни было другого, говорил о многом: о значимости момента, о политических пристрастиях, о том, на какой социа­льной ступени находится человек и т. д. Когда мемуарист соо­бщает, что Александр I очень желал решить "польский воп­рос", расположив к себе поляков, то в Варшавском сейме он появляется "без царской мантии, в польском мундире" (с. 325). За лаконичной фразой кроется буря эмоций, намерений, страстей, вызванных тем, что император отдает предпочтение Польше, а не собственному народу.

          Оценочную, а не иллюстративную функцию выполнет му­ндир в сценах суда и следствия над декабристами. Его отсутст­вие подчеркивало принадлежность к "бунтовщикам". Дистан­ция, в одночасье образовавшаяся между теми, кто еще вчера был друг другу ровней, подчеркивается точным соблюдением правил ношения военной одежды, нарочитым подчеркиванием этой точности. "Провожатый был в мундире, белых перчатках, арестант — в сюртуке и фуражке" (с. 362). "Лепарский, — соо­бщает мемуарист, — пришел в мундире и при оружии, а значит не по-домашнему" (с. 415). Еще примеры: — "Вскоре карауль­ный офицер /.../ вернулся с 8 рядовыми в серых мундирах, с са­блями наголо" (с. 362). Арестованный Лорер не желает, пока он еще офицер "русской службы и носит мундир, который но­сит с честью вся армия"(с. 363), предстать в таком окружении перед императором. Николай 1, впервые появляясь на страни­цах "Записок" уже как новый император, выглядит достаточно зловеще отчасти и благодаря умелому описанию внешнего ви­да. Мундиру здесь принадлежит особая,  ассоциативная роль. "С другого конца длинной залы, — читаем в произведении, — шел государь в Измайловском сюртуке, застегнутый на все крючки и пуговицы.

_________________________

¹ Шепелев Л. Е. Титулы, мундиры, ордена... - С. 93.

 

 

Лицо его было бледно, волосы взъерошены (с.363). Словосочетание застегнутый на все крючки из простого комментария превращается в определенную нравственную оценку человека, чье сердце в течение тридцатилетнего правления оказывалось застегнутым на все крючки для милосердия к людям, заживо похороненным в Сибири по его монаршьей воле.

Л. Е. Шепелев отмечал, что в то время "пристрастие к во­енной форме было так велико, что право носить ее стали расс­матривать как награду"¹. Для человека, против его воли ли­шенного єтого прпава, резко менялся социальный статус в иерархической табели о рангах. Не случайно Верховный уго­ловный суд первым делом приговорил декабристов к "лишению всех прав, состояния, чинов, орденов..." (с. 381). В сцене конфирмации описание одежды осужденных подчерки­вает их неоднородный социальный состав, наличие в декабри­стской среде людей, "принадлежавших ко всем классам общес­тва, начиная от сословий самых низших до самых высоких" (С. 382). С некоторой иронией мемуарист обозревает товари­щей: "Наша толпа составляла смесь черных фраков, круглых шляп, грузинских папах, кирасирских белых колетов, султанов и даже киверов" (с. 382). Прибегая к метонимии, мемуарист переводит описание одежды на более высокий уровень образ­ности, нежели просто деталь. Это впечатление усиливается в описании процедуры "лишения всех прав". Лорер сообщает:

"Нас поставили в небольшое каре. Фурлейты принесли надпиленные шпаги... Приказали снять эполеты, ордена, мун­диры и стали бросать их в костры...

У меня были золотые эполеты (!) /.../, но Чернышев заме­тил /.../ и приказал мне кинуть их в огонь" (с. 382). Понятно, что все вышеприведенные примеры позволяют говорить о том, что костюм, ордена, знаки отличия перестают играть в произ­ведении роль просто детали и становятся образом-деталью, активно работающей на основную идею автобиографической повести. Здесь логическое завершение ее первой части и ком­позиционная завязка следующей, повествующей о сибирской ссылке.

Вторая — сибирская — часть "Записок" Н. И. Лорера от­носительно невелика по объему.

________________________

¹ ШепелевЛ. Е. Титулы, мундиры, ордена... - С. 93.

 

Здесь впервые мемуарист прибегает к весьма характерному для него приему: создавая порт­ретные зарисовки, он группирует их в своеобразные портрет­ные галереи образов второстепенных персонажей. Они прохо­дят в сюжете произведения как бы вторым планом, однако эта второстепенность определяется не по исторической значимости или уровню авторских симпатий-антипатий, а по полноте худо­жественной обрисовки характеров, степени типизации и в со­поставлении с другими действующими лицами.

Спустя много лет мемуарист мысленно вновь и вновь об­ращался к дням переезда из северной столицы в Сибирь: "итак, мы уже не в Европе! Отделены от всего образованного мира!" (с. 397). Автор дважды прибегает здесь к восклицательным конструкциям, подчеркивая остроту переживаемого момента. К чувству тревоги примешивается и радость от встречи с "любимыми товарищами". Приговоренному к 12 годам катор­ги декабристу делается "так хорошо, так радостно на душе" что его вновь оживляет "надежда на лучшую будущность" (с. 391) Жизнь как бы вновь начинается с нулевой отметки, и мемуарист жадно впитывает новую информацию, новые впе­чатления, рад новым встречам и неожиданным знакомствам в пути. Здесь возникает галерея образов "дорожных знакомых". В их числе "губернатор Бантыш-Каменский, автор истории Малороссии" (с. 397); "ямщик наш", который оказался "Астраханского кирасирского полка майором Миллером" (с. 399), сосланным при Павле І в Сибирь и навсегда здесь по­забытом; фельдъегерь Подгорный. Персонажи эти подчерки­вают мнение мемуариста о том, что декабристы практически везде пользовались уважением и состраданием простых людей. Сколько здесь от истинного положения дел, а сколько от собс­твенной веры в то, что так должно было быть, — особый раз­говор. Появление же фигуры Миллера, жизнь которого "показалась нам интересною" (с. 399), подчеркивало экзотич­ность новой родины декабристов, где подобные метаморфозы не редкость.

С особой нежностью и теплотой создает Лорер портрет­ную галерею жен декабристов, последовавших за своими му­жьями в Сибирь. Среди них Е.И.Трубецкая, М.Н.Волкон­ская, А. Г. Муравьева, Е. П. Нарышкина, Н.Д.Фонвизина, гос­пожа Анненкова, баронесса Розен, госпожа Ентальцева. Для каждой из этих женщин мемуарист находит несколько слов, сообщает то, что больше всего поражало его самого в натурах этих великих женщин, "постоянно бывших нашими ангелами-хранителями" (с. 414). Так, Екатерина Ивановна Трубецкая "первая последовала за своим мужем и зимою, в кибитке вые­хала из Петербурга" (с. 409). В ее уста вложил Н. А. Некрасов слова, которые могут быть отнесены к любой из ее подруг:

Покинув родину, друзей,

Любимого отца,

Приняв обет в душе моей

Исполнить до конца

Мой долг, — я слез не принесу

В проклятую тюрьму —

Я гордость, гордость в нем спасу

Я силы дам ему!

Презренье к нашим палачам,

Сознанье правоты

Опорой верной будет нам!¹

Мария Николаевна Волконская, не сумев влекомая люб-вью к мужу, "рассталась со своим единственным ребенком, ос­тавив его на попечение бабки" (с. 410). Елизавета Петровна Нарышкина — фрейлина вдовствующей императрицы Марии Федоровны — как милости просит у нее "позволения следо­вать за своим мужем" (с. 410). Александра Ивановна Давыдова отличалась "своим умом и ангельским сердцем" (с. 410). Гово­ря о Наталье Дмитриевне Фонвизиной, мемуарист не сдержи­вая свого восхищения, называет ее "прелестнейшей женщиной своего времени" (с. 410). В ее глазах "отсвечивалось столько духовной жизни, что человек с нечистой совестью не мог смот­реть ей прямо в эти глаза" (с. 410). Госпожа Анненкова, не в силах превозмочь мук расставания с горячо любимым челове­ком, буквально бросается под карету государя. Она просит ра­зрешить ей выехать в Сибирь и там обвенчаться с Иваном Ан­ненковым (с. 411). Анна Васильевна Розен, вынужденная оставить своего "малолетнего сына на попечение свекрови", последовала за мужем в Сибирь одна, без прислуги, на пере­кладных, едва не замерзнув в дороге. В Сибири она родила че­тырех мальчиков, всех поставила на ноги, "дала им воспитание и образование, умственное и душевное" (с. 411-412).

_________________________

¹ Некрасов Н. А. Русские женщины // Некрасов Н. А. . Собрание сочинений: В 4т.-М., 1979.-Т. 2.-С. 266.

 

Маленькой вставной новеллой является история любви Василия Ивашева и Камилы Ле-Дантю. "Не имея возможности обвенчаться до ареста (родители декабриста не соглашались на этот брак по соображениям сословного неравенства молодых людей), они сделали это в сибирской ссылке" (с. 412-413). Осо­бенно дорога сердцу мемуариста Александра Григорьевна Му­равьева. "Нежная женщина эта с восприимчивым характером, во все продолжение и исполнение своего супружеского долг тревожилась за мужа, за брата его и за детей своих, оставлен­ных в России, и даже за всех нас, не вынесло слабое тело /.../ и сильная волей Муравьева скончалась" (с. 426). Эта была пер­вая смерть, первая утрата в декабристской среде на каторге. Согласно традиции, закрепившейся в литературе еще со времен Киевской Руси, смерть — наиболее значительный момент в жизни человека. Тут важно только человеческое, и тут внима­ние к человеку со стороны писателя достигает наибольшей си­лы. Рассказ о смерти Александры Муравьевой — это своего рода "маленький литературный шедевр" (Д. С. Лихачев), ко­торый можно рассматривать как мемуарный некролог, вклю­ченный в жанровые рамки автобиографической повести. По­ражает точность, с какой  мемуарист фиксирует последние минуты жизни своей героини. Здесь особая роль отводится ху­дожественной подробности, помогающей лучше понять, какое великое  сердце  билось  в  груди  Александры  Григорьевны: "Чувствуя приближение смерти своей, она просила священни­ка, и когда тот неожиданно громко стал говорить, просила его говорить тише, чтобы не разбудить малютки, которую она не в силах уже была приласкать..." (с. 426). На пороге смерти она думает не о собственной горькой участи и искалеченной судьбе, а занята вполне естественной заботой матери, не желавшей даже собственной смертью хоть на мгновение нарушить покой ребенка. Женские образы в "Записках" Лорера очень похожи друг на друга, все они несут на себе отсвет большой человеческой любви и верности. Из лаконичных и разрозненных фактов ро­ждается собирательный образ жен декабристов — "достойных женщин, исполнивших долг супружеской верности с героичес­ким самоотвержением. Большей частью молодые, светские, они отказались добровольно от обаяния света, от отцов, мате­рей и пришли за тысячи верст влачить дни свои в снегах Сиби­ри на груди своих злополучных мужей" (с. 409). Подобно Аввакумовской Марковне, жены декабристов в "Записках" Н. И. Лорера — образец нравственной стойкости, великоду­шия и самопожертвования во имя блага ближнего. Русский на­циональный характер, истинно славянская душа проявили себя в их натурах страстно и самобытно.

Несомненной художественной заслугой мемуариста являе­тся создание образов русских писателей и поэтов, с которыми судьба не раз сводила декабриста в годы кавказской ссылки. По высочайшему повелению Лорер переведен на Кавказ рядо­вым в действующую армию летом 1837 года. Длительное время в этом регионе тянулась изнурительная для России война, спровоцировання результатом имперской политики Николая I. "Трудность обстановки на Кубани осложнялась еще и нацио­нальной враждой, раздуваемой, с одной стороны, царским правительством, и Ираном и Турцией — с другой./.../ Главные усилия 1837 года были обращены на овладение Черноморским берегом и на сооружение в важнейших местах укреплений"¹. Декабрист Лорер встречает здесь М. Ю. Лермонтова, только что высланного из столицы за "дуэль (впрочем, несостоявшу­юся) с сыном французского посла в Петербурге Варантом" (с. 510).

Г. О. Винокур отмечал, что "наряду с наукой, искусством, политикой, философией и прочими формами нашей культур­ной жизни существует очевидно в структуре духа некая об­ласть, как бы отграниченная специфическая форма творчества, содержание которой составляет ничто иное, как личная жизнь человека"². Ученый наметил ряд теоретических подходов к изучению биографии той или иной личности, сохраняющих свою научную ценность и в современном литературоведении. Личность, считает Г. О. Винокур, есть то, что живет, без чего нет самой жизни, и узнана она может быть современниками и потомками только в ее жизни. "Именно поэтому и выступает личность в биографии не просто как исторический портрет /.../, а в некоторой специально модифицированной форме"³. Соот­несем данное положение с созданием мемуаристом Лорером образа Лермонтова на страницах "Записок".

_________________________

¹ Висковатов П. А. М. Ю.Лермонтов. Жизнь и творчество. - М., 1989. - Т. 2: Приложение к факсимильному изданию. - С. 108.

² Винокур Г. О. Биография и культура. - М.,1927. - С. 9.

³ Винокур Г. О.Там же. - С. 27-28.

 

Первая встреча декабриста с поэтом происходит вскоре после прибытия на Кавказ. С первых строк становится очевид­ным, что мемуаристу чужда идеализация Лермонтова, он не стесняется признаться читателю в том, что "с первого шага нашего знакомства Лермонтов мне не понравился" (с. 510). Вторит ему и декабрист М. А. Назимов: "Над некоторыми ра­споряжениями правительства, коим мы от души сочувствовали и о коих мы мечтали в нашей несчастной молодости, он (Лермонтов — О. М.) глумился. Статьи журналов, особенно критические, которые являлись будто наследием лучших умов Европы и заживо задевали нас и вызывали восторги, что в России можно так писать, не возбуждали в нем удивления. Он или молчал на прямой вопрос, или отделывался шуткой и сар­казмом"¹.

Отношение декабристов к Лермонтову чрезвычайно слож­ный и до сих пор до конца не проясненный вопрос. Во времена, когда создавались "Записки" Лорера, Лермонтов был уже об­щепризнанной величиной на литературном Олимпе, однако хор    недоброжелателей    поэта   от   этого    не   уменьшался. "Бычачий  рев всегда превозможет  соловьиное  пение"², — горестно замечал первый биограф Лермонтова. В оценке же Лорером поэта нет и тени подобного отношения. Для него личность Лермонтова "интересна не как константное и опре­делившееся, а непременно как динамическое"³. Речь идет об интересе  к  самому  процессу развития  личности,  как  опи­сываемого лица, так и собственно автора произведения. Под влиянием реальных событий эволюционировали оба, изменял­ся взгляд Лорера на противоречивую фигуру Михаила Лер­монтова. Декабристы были людьми совершенно иного време­ни,  сформировавшиеся  под воздействием  просветительских взглядов в философии и сентименталистских в литературе. И то и другое ярко проявилось в рассматриваемом мемуарном произведении декабриста. Ему свойственна особого рода чувс­твительность, та самая, которая стала своеобразным началом "реакции против интеллектуализма, механического взгляда на мир, господствующего в XVII и начале XVIII века. 

_________________________

¹ Цит. по кн.: Висковатов. М. Ю. Лермонтов, - Т. 1. - С. 303-304. См. так­же: Мещерский А. В. Воспоминания.-СПб., 1901. - С. 89.

² Цит. по кн.: Висковатов. М. Ю. Лермонтов. - Т. 1. - С. 426.

³ Винокур Г. О. Биография и культура. - С. 32.

 

Вместо того, чтобы подчиняться контролю разума и воли, человек, наконец,  приобрел право вести себя в соответствии с интуицией и чувст­вительностью"¹. Интуиция подсказала Лореру, что перед ним человек, не отвечающий его идеалу. "Я был всегда счастлив, — поясняет он, — нападать на людей симпатичных, теплых, уме­вших во всех фазисах своей жизни сохранить благодатный пламень сердца, живое сочувствие ко всему живому, прекрас­ному, а говоря с Лермонтовым, он показался мне холодным, желчным, раздражительным и ненавистником человеческого рода вообще" (с. 510). Свою потерянность среди людей нового поколения, отрыв от совершенно другого времени, нежели бы­ла декабристская пора, ощущали многие ровесники Лорера. Так П. А. Вяземский, переживший почти всех товарищей мо­лодости, писал

Среди другого поколенья,

Мы в новом — прошлогодний цвет,

Живых нам чужды впечатленья,

А нашим — в них сочувствий нет.²

Не в этом ли главная причина того, что два незаурядных человека — Н. И. Лорер и М. Ю. Лермонтов так и остались идейно чуждыми друг другу людьми. М. А. Назимов так объя­снял причину "холодности, желчности, раздражительности Лермонтова", неприятно поразивших Николая Ивановича Ло­рера: "В сарказме его (Лермонтова. — О. М.) слышалась скорбь души, возмущенной пошлостью современной ему жиз­ни и страхом неизбежного влияния этой подлости на прочие слои общества"³.

0 единстве индивидуального и всеобщего при построении литературного образа написано немало. Одним из первых к пониманию такого единства пришел в XVIII в. Лессинг⁴.

_________________________

¹ Соловьева Н. А. У истоков романтического метода. (О взаимодействии ме­тодов в английском предромантизме). // Творческие методы и литературные на­ правления. - Изд. Московского университета, 1987. - С. 64.

² Поэты пушкинского круга. - М., 1983. - С. 228.

³ Голос. -1875. - 25 февраля. -№ 56. Подробнее об этом см. в статье Ивано­вой Л. Лермонтов и декабрист М. А. Назимов // Литературное наследство. -М.; Л., изд. АН СССР. - Т. 52. - С. 431-440.

⁴ См.об этом: - Лессинг Г. Э. Гамбургская драматургия. -М.;Л., 1936; Ас­мус В. Ф. Немецкая эстетика XVHI в. - М., 1962; Аникст А. Теория драмы от Аристотеля до Лессинга. - М.,1976; Лосев А. Ф., Шестаков В. П. История эсте­тических категорий. - М., 1965, - С. 51.

 

 

Он считал, что, "если в характере помимо главной страсти" писатель изобразит индивидуальное, неповторимое, сделает "естественное смешение страстей", которые иногда даже могут заслонять "основную черту", то тем самым будет преодолена эмоциональная бедность однозначность трактовки образа че­ловека "как только добродетельно-положительного, или толь­ко порочно-отрицательного"¹. Такой подход характерен и для Лорера-мемуариста.

Важным моментом в выяснении истинного взгляда мемуа­риста на опального поэта является создание в произведении образов второстепенных персонажей-друзей и сослуживцев М. Ю. Лермонтова. "Молодежь эта здорова, сильна, весела, как подобает молодости /.../. У Лермонтова я познакомился со многими из них (с. 526-527), —пишет декабрист, имея ввиду Алексея Столыпина-Монго, Глебова, Александра Васильчако-ва, Сергея Трубецкого (не декабриста) и других. "Вся эта молодежь чрезвычайно любила декабристов вообще, и мы легко сошлись с ними на короткую ногу" (с. 527). В число тех, с кем "сошлись" декабристы и Лорер, он причисляет и М. Ю. Лермонтова ("вся эта молодежь"). Описание окружения поэта проясняет эволюцию взглядов мемуариста на него самого. "Воспроизведение среды в ее массе может быть и глубоким и убедительным, но оно обязательно вписано в рамки общей си­туации и ориентировано на изображение тех характеров, кото­рые обладали личностным самоопределением"².

Представляют определенный историко-литературный ин­терес и бытовые подробности кавказского периода жизни М. Ю. Лермонтова. В "Записках" Лорера он вовсе не мрачный, угрюмый, погруженный только в себя человек, как порой изо­бражали поэта. Он, наоборот, весел, жизнерадостен, "душа общества", делающий к тому же "сильное впечатление на жен­ский пол, /.../ Лермонтов необыкновенно много танцевал, да и все общество было как-то особенно настроено к веселию" (с. 528-529).

_________________________

¹ Руднева Е. Г. Романтика в русском критическом реализме. Вопросы тео­рии. - Изд. Московского университета, 1988. - С. 81.

² Эсланек А. Я. На грани жанра и метода // Творческие методы и литерату­рные направления. - С. 167.

 

 

На лоне прекрасной природы, у подножия "величественного Машука", на фоне "горевшего розовым ат­ласом" (с. 530) Эльбруса происходит трагическое столкновение М.Лермонтова с Н.Мартыновым, закончившееся гибелью поэта.¹

Рассказывая о предыстории дуэли, мемуарист больше ос­новывается не на собственных знаниях, а на информации, по­лученной от других. Он рассказывает то, что было тогда известно всем в Пятигорске, невольно отступая при этом от собственно­го правила писать только то, "что делалось перед моими гла­зами" (с. 329). Во всяком случае в произведении нет никаких конкретных указаний или свидетельств того, что все описанное происходило буквально на глазах у Лорера.

По отношению к Николаю Мартынову оценки часто при­обретали однозначный, хоть и диаметрально противополож­ный характер. Мемуарист отчасти преодолевает такой подход. "Он (Мартынов —О. М.) был хорош собой и с блестящим све­тским образованием" (с. 530). Далее автор дает понять, что многое в его характере вызывало справедливую иронию, но не злобу товарищей. Так, "нося по удобству и привычке черкесс­кий костюм, он утрировал вкусы горцев и, само собой разуме­ется, тем самым навлекал на себя насмешки товарищей, между которыми Лермонтов по складу ума своего был неумолимее всех" (с. 530). Современным исследователям жизни Лермонто­ва свойственно рассматривать фигуру Мартынова однозначно негативно. Например, И. Л. Андронников, один из самых та­лантливых лермонтоведов, отмечал, что Мартынов был "человеком самолюбивым, обидчивым, ограниченным (срав­ним с лореровским — "с блестящим светским образованием" — О. М.), быстро поверившим клеветническим слухам. /.../ Но цель была достигнута: Мартынов пришел в бешенство и затаил злобу"². К сожалению, внимание историков и литературоведов больше было сосредоточено на тех, кому якобы "было поруче­но уничтожить поэта"³, чем на непредвзятом рассмотрении происшедшего. Свидетельства современников, мемуарные и эпистолярные, помогают прояснить суть дела. Лорер не же­лает делать из Мартынова второго Дантеса.

_______________________

¹ См. подробно обо всем, что касается дуэли Лермонтова М. Ю. (фактаж и библиография лит. по этому вопросу): Лермонтовская энциклопедия. - М., 1981.

² Андронников И. Л. Судьба Лермонтова IIАндронников И. Л. Лермонтов. Исследования и находки. - М.,1969. -С. 581.

³ Там же.

 

Трагедия, проис­шедшая в Пятигорске 17 июля 1841 г., страшна и непоправима, но виновником случившегося в равной степени с Мартыновым является и сам Лермонтов. Оценки последнего, часто резкие, несправедливые, подтолкнули его противника к роковму по­ступку. Мемуарист не оправдывает Лермонтова, более того, он называет его "желчным и наскучившим жизнью человеком", пишет, что он "не оставлял своей жертвы", "продолжал ост­рить и насмехаться над Мартыновым, /.../ избалованный об­щим вниманием" (с. 531). В какой степени взгляд декабриста соответствует истине — предмет отдельного  исследования. Подобно многим, Лорер не подозревал до самой последней минуты, сколь далеко зашел конфликт Лермонтова и Марты­нова. Отсюда столь сильное потрясение декабриста при извес­тии о смерти Михаила Юрьевича: "Ежели бы гром упал к мо­им ногам, я бы и тогда, думаю, был менее поражен, чем на этот раз" (с. 531). С этой минуты мемуарист лишь фиксирует то, что он видел, а не что чувствовал. Здесь и картина взбудораженно­го, потрясенного Пятигорска; и целое паломничество в город жандармов, опасающихся беспорядков; и вид бездыханного, мертвого поэта. "Я увидел, — с горечью сообщает Лорер, — Михаила Юрьевича на столе, уже в чистой рубашке и обра­щенного головой к окну. Человек его обмахивал мух с лица покойника..." (с. 531). В этом небольшом по объему, но емком по содержанию отрезке текста важно каждое слово. Поражает мертвый Лермонтов (в "рубашке", а не в привычном военном кителе. Странен для мемуариста вид поэта "на столе", а не за столом, где декабрист не раз заставал его за работой. Непри­вычен   безжизненный    облик    Лермонтова   с   украшенным "цветами челом" (с. 531). Страшна в своей основе реалистичес­кая подробность о мухах, обмахиваемых с лица покойного. Эта деталь ассоциируется у автора с жандармами, которые "как черные враны, почувствовали мертвое тело и нахлынули в мирный приют исцеления" (с. 533). После гибели М.Ю.Лермонтова Н. В. Гоголь напишет: "Поприще великое могло ожидать его. Никто еще не писал у нас такою правильной, благоуханной и прекрасной прозой. Готовился   будущий   великий   живописец   русского   быта"¹.

________________________

 ¹ Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений. - М., Изд. АН СССР, 1952. -Т. VIII.-C. 401-402.

 

В. Г. Белинский отозвался на смерть поэта такими строками: "Содержание, добытое со дна глубочайшей и могуществен­нейшей натуры, исполинский взмах, /.../ все это заставляет думать, что мы лишились в Лермонтове поэта, который по соде­ржанию, шагнул бы дальше Пушкина"¹.

Прямой перекличкой с приведенными оценками является лореровская оценка поэтического дарования М. Лермонтова: "Со смертью Лермонтова отечество наше лишилось славного поэта, который мог бы заменить нам отчасти покойного А. С. Пушкина, который так же, как и Грибоедов, и Бестужев, и Одоевский, все умерли в цветущих летах, полные сил душев­ных, и умственных, и телесных, и не своею смертью" (с. 532). Здесь намечается характерный для декабристов мотив трагиче­ской участи русских поэтов, выраженный Вильгельмом Кюхе­льбекером как нельзя лучше:

                               Горька судьба поэтов всех времен;

                               Тяжеле всех судьба казнит Россию...²

В своем взгляде на М. Ю. Лермонтова мемуарист Н. И. Лорер остается предельно честным, не скрывая собст­венного отношения к поэту, симпатий и антипатий при этом возникающих. И. С. Чистова провела интересное исследование кавказского окружения М. Ю. Лермонтова на материалах аль­бома Н. И. Лорера, подаренного им дочери декабриста А. В. Капниста — А. А. Капнист. Анализируя тексты, исследо­вательница приходит к выводу, что "альбом Капниста не то­лько демонстрирует самое доброе отношение Лорера к Лер­монтову-человеку, и, что особенно важно, его понимание исторического места Лермонтова-поэта"³. Разыскания такого рода расширяют и углубляют наше представление о сложных взаимоотношениях декабристов и М. Ю. Лермонтова.

Определенный историко-литературный интерес представ­ляют образы друзей Лермонтова, в частности поэта Дмитриев­ского и доктора Мейера. Последний считается одним из вероя­тных прототипов доктора Вернера в "Герое нашего времени"⁴.

_________________________

¹ Белинский В. Г. Собр. соч. - Т. 4. - С. 84-85.

² Кюхельбекер В. К. Участь русских поэтов // А. А. Дельвиг, В. К. Кюхель­бекер. Избранное. - М, 1987. - С. 359.

³ Чистова И. С. О кавказском окружении Лермонтова //Лермонтов М. Ю. Исследования и материалы. - Л., 1979. - С. 190.

⁴ См. об этом: - Григоръян К. Н. Лермонтов и его роман "Герой нашего времени". -Л., 1975; Герштейн Э. "Герой нашего времени" М. Ю. Лермонтова. - М., 1975; Мануйлов В. А. Роман М.Ю.Лермонтова "Герой нашего времени": Комментарий. Изд. 2-е. - М., 1975. Эйхенбаум Б. М. Герой нашего времени // Эйхенбаум Б. М. . Статьи о Лермонтове. - М.; Л., 1961. - С. 221-285.

 

 

Лорер придерживается того же мнения: "Мейер был в полном смысле слова умнейший и начитанный человек, и, что более еще, хотя медик, истинный христианин. Он знал многих из на­шего кружка, помогал некоторым и деньгами и полезными со­ветами. Он был друг декабристам" (с. 459). И далее мемуарист прямо говорит о том, что доктор "был дружен с Лермонтовым, и тот целиком описал его в своем "Герое нашего времени" под именем Вернера, и так верно, что кто только знал Мейера, тот сейчас и узнавал".(с.459) Исследования В. Э. Вацуро подтвер­ждают тесное общение, установившееся между декабристами и доктором Мейером на Кавказе. Отчасти это объяснялось общ­ностью политических взглядов и оценок. Мейер "резко крити­чески относясь к политическому строю николаевской России, сблизился с ссыльными декабристами С. Палицыным, Н. Лорером, А. Бестужевым, А. Одоевским, которые по словам Н. Ога­рева, "его любили как брата"¹.

Интересна фигура поэта Дмитриевского, сегодня практи­чески забытого. Лорер сообщает, что "он специально" приехал из Тифлиса, чтобы с нами, декабристами, познакомиться" (с. 527). Об этом человеке сегодня известно очень немного. Со­хранились свидетельства современников о том, что он читал Лермонтову свои стихи, накануне дуэли, сопровождал поэта в Каррас, хранил у себя принадлежащее Кате Быховец бандо, забрызганное кровью Лермонтова.² Мемуарист сообщает, что Дмитревский "был поэт и в то же время был влюблен и пел прекрасными стихами о каких-то прекрасных карих глазах. Лермонтов восхищался этими стихами и говорил обыкновен­но: "После твоих стихов разлюбишь поневоле черные и голу­бые и полюбишь карие глаза" (с. 527).

Со слов мемуариста мы узнаем, что он "был с ним (Дмитревский — О.М.) некоторое время в переписке" (с. 527). Совсем недавно эти письма впервые были опубликованы³. В одном из них сам Дмитревский отвечает на вопрос о том, что могло заинтересовать ссыльного декабриста в молодом поэте из Тифлиса: "Не ум, не образование, не сведения Вы полюбили во мне, а полюбили сердце и душу еще довольно свежую..."⁴

^{________________________________________}

¹ Лермонтовская энциклопедия. - С. 245.

² См.о нем: Наумов С. И. Лермонтовский Пятигорск. - Ставрополь. 1974. - С. 190; Шадури В. С. Новое о М. В. Дмитревском - приятеле Лермонтова и дека­бристов // Лермонтов. Исследования и материалы. - С. 209-222

³ Лермонтов. Исследования и материалы. -С. 200-201.
⁴Там же.-С. 200.

 

Характер своеобразной вставной новеллы носят удивите­льно трогательные воспоминания Лорера об Александре Одо­евском — декабристе, поэте, друге Лермонтова и Грибоедова. Любовь и уважение современников князь Одоевский снискал прежде всего тем, что "страстно любил он родину, народ и свободу в высоком смысле общего блага и порядка"¹. Из цело­го ряда мемуарных свидетельств той поры можно почерпнуть немало ценного о жизни этого удивительного человека М. А. Веневитинов сообщает, что после смерти матери, кото­рую Александр страстно любил и почитал, он с отчаяния по­ступает в Тайное общество. Горечь и отчаяние заставляют мо­лодого князя искать случая "поскорее окончить невыносимое существование"².

Лорер не соглашается с таким взглядом: "Не ребячество, а любовь к Отечеству и стремление на развалинах деспотизма, самого самодурного, самого пагубного для общества, постро­ить благо России" (с. 448-449). Поэтическое дарование Одоев­ского — факт в декабристской среде установленный, а потому мемуарист не тратит времени на его доказательство. Он лишь сообщает, что А. И. Одоевский был родственником и другом А. С. Грибоедова: "Оба были поэты и сошлись одинаковыми вкусами, наклонностями и дарованиями" (с. 448). Вспомним в этой связи, что именно с Одоевским была связана история соз­дания и распространения комедии "Горе от ума". "Несколько дней сряду собирались у Одоевского, у которого жил Грибо­едов, чтоб в несколько рук списывать комедию под диктовку"³. Именно   эта   квартира   А. И. Одоевского,   по   утверждению М. В. Нечкиной,   была   с  конца   1824 г.   одним   из   центров "северного заговора"⁴. Известно, что сам А. С. Грибоедов тро­гательно заботился и опекал своего двоюродного брата. В письме к С. Бегичеву он пишет: "Александр Одоевский будет в Москве: поручаю его твоему дружескому расположению, как самого себя. Помнишь ли ты меня, каким я был до отъезда в Персию, таков он совершенно.

________________________

¹ Розен   А. Е.   Биографический   очерк   А. И. Одоевского   //   Писатели-декабристы в воспоминаниях современников: В 2 т. - Т. 2. - С. 218.

² Веневитинов М. А. Рассказы дяди Комаровского //Веневитинов М. А. - Т. 2. - С. 225.

³ Завалишин Д. И. Из "Записок декабриста" // Писатели-декабристы в вос­поминаниях современников. - Т. 2. - С. 228.

⁴ Нечкина М. В. Грибоедов и декабристы. - С. 450.

 

 

Плюс множество прекрасных качеств, которых я никогда не имел"¹.

Как видим, лореровское восприятие Одоевского было тра­диционным для декабристского круга, но этим дело не ограни­чилось, иначе вряд ли можно было бы говорить о создании об­раза Одоевского. Сообщив читателю сначала общеизвестные факты, Лорер повествует о своих собственных впечатлениях от встреч с Одоевским. Интересен небольшой эпизод, свидетельс­твующий о дружбе поэта с ссыльным поляком Янушкевичем, оказавшимся в Сибири за участие в национально-освобо­дительной борьбе Польши. Ему А. И. Одоевский посвятил прекрасные стихи:

В стране, где сочны лозы виноградные,

Где воздух, солнце, тень лесов

Дарят живые чувства и отрадные

И в девах дышит жизнь цветов... (с. 449)

Трогательна и умилительна под пером мемуариста сцена встречи отправляющегося на Кавказ Александра Ивановича со своим  престарелым  отцом.  Верный добродушно-ироничной манере своего повествования Лорер пишет: "Сгорая весьма понятным нетерпением, дряхлый князь не вытерпел и при вхо­де своего сына все-таки побежал к нему навстречу на лестницу; но тут силы ему изменили, и он, обнимая сына, упал, увлекая и его с собой. Старика подняли, привели его в чувство, оба счас­тливца плакали и смеялись от избытка чувств" (с. 451-452). Изменяя своему правилу, мемуарист не описывает внешности и костюма князя Одоевского — об этом говорит другой персо­наж — престарелый отец, и лишь затем сам вклинивается в по­вествование. "После первых восторгов князь-отец: "Да ты, брат Саша, как будто не с каторги, у тебя розы на щеках". И действительно, Александр Одоевский в 35 лет был красивей­шим мужчиною, каких я когда-нибудь знал" (с. 452). Мотив Судьбы, ощущение того, что все в мире идет по за­ранее заведенному кругу, вновь слышатся в сцене прощания отца и сына Одоевских: "Чувствовал ли старик, — восклицает автор, — обнимая своего сына, что в последний раз лобызает его?" (с. 453). В заключении своеобразного "произведения в произведении" Лорер пишет, что после смерти "нашего незабвенного товарища "прекрасной памятью о нем стали "умили­тельные стихи М. Ю. Лермонтова" (с. 453):

 

________________________

¹ Грибоедов А. С. Сочинения. - М.; Л., 1959. - С. 56.

 

Но он погиб далеко от друзей!..

Мир сердцу твоему, мой милый Саша!

Покрытое землей чужих полей,

Пусть тихо спит оно, как дружба наша

В немом кладбище памяти моей!¹

 О ком бы из ушедших из жизни товарищей не говорил Лорер — об Александре Одоевском, Павле Пестеле, Александре Муравьевой, Льве Пушкине — он остается верным себе, про­являя "чистоту сердца, ту же трогательную дружбу, ту же не­изменность".²

Лев Сергеевич Пушкин появляется на страницах "Записок" столь стремительно и экстравагантно, что Лорер едва успевает объяснить читателям суть происходящего: "В эту минуту вбе­жал   в   мою   палатку   армейский    капитан,    назвал   себя Л. С. Пушкиным и бросился ко мне на шею. Мы до сего дня никогда не были знакомы, и подобная бесцеремонность, реко­мендация самого себя, даже и на Кавказе, могла бы показаться странною..." (с. 466). Могла бы, но не показалась. Тактичный и не терпящий фамильярности Лорер удивляется лишь до тех пор, пока не выяснилось, что перед ним брат А. С. Пушкина³. "Магическое имя это увлекло меня, и я с восторгом обнимал брата нашего народного поэта"(с. 466). Портретная характе­ристика Льва Сергеевича — одна из наиболее ярких в произве­дении, а сам рассказ о нем представляет своеобразный литера­турный портрет, умело инкрустированный в жанровые рамки автобиографической повести. Речь идет о той разновидности литературного портрета, которую В. С. Барахов назвал средс­твом создания образа персонажа в рамках повести, романа и т. д. При этом особенностью портрета является его прямая обращенность к индивидуальности определенного лица — не­вымышленного, а взятого прямо с натуры. Эстетическую сущ­ность литературного портрета В. С. Барахов определял в двух плоскостях, что прямо проецируется на рассматриваемое произведение Лорера.

___________________________

¹ Лермонтов М. Ю. Памяти А. И.Одоевского // Собр. соч.: В 4 т. - Т. 1. - С. 45.

²  Огарев Н. П. из "Кавказских вод" // Писатели-декабристы в воспоминаниях современников. - Т. 2. - С. 264.

³ О Л. С. Пушкине см.: Майков Л. Н. Молодость А. С. Пушкина по расска­зам его младшего брата // Майков Л. Н. Пушкин. Биографические материалы и историко-литературные очерки. СПб., 1899; Хандрос Б. Н. Левушка Пушкин // Юность. -1979. - № 8; Хандрос Б. Н. . Письма Л. С. Пушкина к М. В. Юзефовичу // Пушкин. Исследования и материалы. - Л., 1982. - Т. X.

 

Это, во-первых, целостность изображения конкретного человека. Во-вторых, неповторимость "лица" и мышления человека, которые проявляются в его характере, биографии, творческой деятельности, в разных приметах ин­дивидуального бытия, отражающих мир личности"¹.

"Лев Сергеевич похож лицом на своего брата" (с. 466), — лишь констатирует мемуарист то, что в расширительном тол­ковании не нуждается. Завсегдатаи светских салонов и гости­ных резюмировали это положение так: А Левушка наш рад, Что он родному брату — брат.² Портретная характеристика Льва Сергеевича строится в сопоставлении с Александром Сергеевичем: "Тот же африкан­ский тип, те же толстые губы, большой нос, умные глаза, но он — блондин, хотя волосы так же вьются, как черные кудри Алек­сандра Сергеевича. Лев Сергеевич ниже своего брата ростом, широкоплеч "(с. 466). В создании портретной характеристики Левушки Пушкина Лорер не был оригинален, так поступали почти все, видимо иначе и быть не могло. Проспер Мериме о своем знакомстве с Л. С. Пушкиным писал так: "Это довольно забавный "белый негр", человек умный, но может быть неско­лько помешанный. Он очень хорошо говорит о своем брате, нисколько не утрируя при этом своего восхищения"³.

Мемуарист с глубокомысленной иронией подмечает глав­ную "странность" Льва Пушкина — "вечно весел и над всем смеется и обыкновенно бывает очень находчив и остер в отве­тах. Своим поведением, манерой мыслить и жить, он подтвер­ждал поэтическое пророчество брата:

Теперь Ты юноша — и полною душой Цветешь для радостей, для света, для свободы, Какое поприще открыто пред тобой, Как много для тебя восторгов, наслаждений! И сладостных забот и милых заблуждений!⁴

^{___________________________________________}

¹ Барахов В. С. Литературный портрет как жанр мемуарно-биографической прозы (Проблемы поэтики): Автореф. дис.... д-ра филол. наук. - Л. 1980. - С. 7.

² Друзья Пушкина. Переписка. Воспоминания. Дневники: В 2 т. - М, 1984. - Т. 1.-С.73.

³  Там же.-С. 80.

⁴ Пушкин А. С. Л. Пушкину. // Собр.соч.: В 6 т. - Т. 2. - С. 196.

 

Ставшая анекдотичной тяга Льва Сергеевича к "дарам Ба­хуса", т. е. вину — "хорошему или дурному, все равно" (с. 455) дает возможность мемуаристу посмеяться вместе с читателем над своим молодым другом. Делает это он как всегда мягко и тактично.

"Он (Лев Пушкин. —О. М.) не знает вкуса чая, кофея, супа, потому что там есть вода" (с. 456). Гиперболизируя эту "невинную страсть", мемуарист приводит несколько конкрет­ных примеров, делая как бы зарисовки с натуры. Не все мему­аристы были готовы вводить на страницы своих произведений подобные факты. Н. В. Басаргин считал, что все связанное с личной жизнью человека не должно проникать на страницы литературы, тем более, если речь идет о воспоминаниях дово­льно сомнительных с морально-этической точки зрения. "Если бы предавать гласности все поступки и помышления лиц, более или менее известных по своей деятельности, /.../ то не было бы ни одного из них, который бы сохранился чистым в памяти со­отечественников. Есть деяния и поступки, которые подлежат всеобщему обсуждению, которые составляют достояние глас­ности, открывайте, выставляйте их!"¹ Но есть и много такого, что можно обсуждать только наедине со своей совестью.

Н. И. Лорер несколько иного мнения, считает, что слабо­сти и пороки — суть природы человеческой, именно поэтому в его "Записках" "в историю личной жизни входят все решите­льно события, совершающиеся в рамках того социального це­лого, членом которого является герой биографии"². Чувство меры, соразмерности позволили мемуаристу определить дово­льно точно, что было в Льве Пушкине главным, а что состав­ляло внешний камуфляж. "Пушкин имел много странностей, но они все как-то шли к нему, может быть потому, что были натуральны, он был самый беспечный, милый человек, которо­го я знал когда-либо"(с. 467).

Лев Пушкин отличался, помимо этого, истинно геройской храбростью, проявленной в многочисленных стычках с горца­ми. Кроме того, он был не лишен поэтического дарования, что не раз отмечали современники и друзья Пушкиных.

____________________________

¹ Неизданная рукопись декабриста Н. В. Басаргина // Каторга и ссылка. - 1925.-№5(18).-С. 163.

² Винокур Г. О. Биография и культура. - С. 25.

 

"Он был очень остроумен, писал хорошие стихи, и, не будь он братом такой знаменитости, конечно, его стихи обратили бы в то время на себя общее внимание"¹. Буквально вторит " Моим воспоминаниям" А. А. Дельвига Петр Андреевич Вяземский в "Старой записной книжке": "В нем поэтическое чувство было сильно развито. Он был совершенно грамотен, вкус его в деле литературы был верен и строг"². Несоответствие двух типов существования — поэтического и жизненного, гармонично тем не менее сочетавшихся во Льве Пушкине, — довольно удачное, психологически емкое наблюдение Лорера. "В ду­ше — поэт, а в жизни — циник странный. Много написал он хороших стихотворений, но из скромности ничего не печа­тает, не дерзая стоять на лестнице поэтов ниже своего бра­та" (с. 466).

Есть на страницах, связанных со Л. С. Пушкиным эпизоды, имеющие несомненную историко-литературную ценность, проясняющие ряд моментов в биографии Александра Пушки­на. Речь идет "об одном обстоятельстве из жизни поэта, не всем известном" (с. 468), связанном с проблемой взаимоотно­шений А. С. Пушкина и декабристов³.

Словами Льва Пушкина мемуарист рассказывает о знаме­нитой беседе⁴ Николая I с опальным поэтом 8 сентября 1826 г. Несмотря на то, что А. С. Пушкин здесь подтверждает свое ду­ховное родство с "злоумышленниками 14 декабря", Лорер ин­терпретирует события в определенном ключе. "Непротивленец злу насилием" он не видит в описанном эпизоде резкого столк­новения царя с поэтом, акцентирует внимание на примиренче­ской позиции обоих. Перед нами одна из версий первой встре­чи Николая Павловича с А.С.Пушкиным, надолго определившей характер их взаимоотношений. Чья точка зре­ния — мемуариста или брата поэта высказана — не совсем яс­но, скорее всего обоих.

______________________________

¹ Друзья Пушкина. -Т. 1.-С. 109.

² Там же.-С. 112.

³ См.об этом, например: Макогоненко Г. П. Пушкин-художник и его время // Вопросы литературы. - 1959. - № 11; Мейлах Б. С.Пушкин и его эпоха. - М.,1958. Руковский Г. А. Пушкин А. С. и русские романтики. - М.: Художествен­ная литература, 1965; Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. - М., 1968.

⁴ См. об этой встрече: Благой Д. Д. Творческий путь А. С. Пушкина (1825- 1830). - М., 1967. - С. 13-15; 30-49; Комментарии М.А.Цявловского // Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым в 1851-1860 годы. - М., 1925; Пушкин. Исследования и материалы. - М., 1962. -Т. IV. -С. 420.

 

 

Эпизод вносит новые штрихи в характер Льва Пушкина, симпатизирующего декабристам, верящего в духовное родство с ними Александра Сергеевича.

В обрисовке Льва Пушкина с особой силой проявилось мастерство Лорера создавать яркие портретные характеристи­ки. Перед нами образ живого человека, а не абстрактная схема носителя той или иной страсти из произведений этологической жанровой группы. Это образ не "человека в футляре", где все истинно человеческое (положительное и отрицательное) спря­тано под авторским умолчанием (вспомним мнение на этот счет Н. В. Басаргина), а сама жизнь, непременно конкретная и цельная.

"Словесный образ, — писал В. В. Виноградов, — бывает разного строения. Он может состоять из слова, сочетания слов, из абзаца, главы литературного произведения и даже из целого литературного произведения", (курсив мой. —О. М.).

Таким  своеобразным  художественным  образом, создан­ным в третьей — кавказской части "Записок", является соби­рательный образ человека на войне. В произведении война с горцами — это прежде всего столкновение человеческих судеб, экстремальные условия проявления характеров людей, нетра­диционные в мирной жизни способы самовыражения человека. О чем бы ни писал мемуарист — о быте и нравах горских народов, о военных экспедициях и походах, строительстве укреп-сооружений на берегу Черного моря, о бивуачной жизни русс­ких воинов — на первом плане всегда стоит не событие, а человек, проявления его натуры в этом событии. Великодер­жавность и шовинизм совершенно чужды декабристу, он отри­цательно, скептически относится к возможности кровью и на­силием  принести  счастье на Кавказ:  "Когда-то эти  божьи места, путем просвещения, цивилизации сделаются достоянием образованного человечества? Огонь и меч не принесут пользы, да и кто дал нам право таким образом вносить образование к людям, которые довольствуются своей свободою и собствен­ностью?" (с. 483).

Кавказская тема — одна из популярных в литературе русс­кого романтизма. В ее разработке активное участие принимали А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, А. А. Бестужев-Марлинский, А. С. Грибоедов, А. И. Одоевский и другие. Универсальная фо­рмула В. Г. Белинского — "через романтизм к реализму" — проецируется и на кавказскую тему в литературе той поры. Со- чувственно отзываясь о появлении на страницах "Отечествен­ных записок" "Бэлы," — рассказа г. Лермонтова, молодого по­эта с необыкновенным талантом"¹, критик писал: "Вот такие рассказы о Кавказе, о диких горцах и отношениях к ним наших войск мы готовы читать потому, что такие рассказы знакомят с предметом, а не клевещут на него"². Высоко оценив произведение, В. Г. Белинский отметил, что повесть М. Ю. Лермонтова — "вклад в историю русского реализма"³. Специфически осваивая кавказскую действительность средствами мемуаристики, Лорер стремится "знакомить с предметом а не клеветать на него". Реа­листические тенденции такого подхода очевидны.

Интересны в мемуарах Лорера образы горцев, проходящих на втором плане повествования. Для них неприемлемо стрем­ление россиян поработить их родину: "Ежели это правда, — говорит горский князь, — что царь ваш так богат, то для чего же он так завидует нашей бедности и не позволяет нам спокой­но сеять наше просо в наших бедных горах? /.../ Нет у вас сто­лько золота и серебра, чтоб совратить нас с пути чести" (с. 483-484). Мемуаристу понятна позиция горских народов, противодействующих своей борьбой имперской политике Ни­колая I⁴. Поймут ли ее политики сегодняшней России?

Галерея образов, нарисованных мемуаристом в "Воспоми­наниях кавказской боевой жизни" (с. 467), представлена в тра­диционной для него манере пунктирной обрисовки характера человека с обязательной детализацией одной-двух черт его об­лика или внутреннего мира. Этот способ типизации позволял ! ввести в произведение большое количество действующих лиц, избежав при этом шаблона и схематизма. Среди таких персо­нажей назовем генерала Н. Н. Раевского — "высокого, строй­ного, в шарфе и шашкою через плечо, стоявшего серьезно пе­ред рядами войска, которое готово" (с. 471) было идти за своим командиром и в огонь и в воду.

___________________________

¹ Белинский В. Г. Собр.соч.: В 13 т. - Т. 3. - С. 188.

² Там же.

³ Мануйлов В. А. Роман Лермонтова "Герой нашего времени". - С. 64.

⁴ См. о состоянии горских народов Кавказа в период, описанный Н. И. Лорером в произведении: -Добу И. О. О начальном установлении и расп­ространении Кавказской линии // Отечественные записки. -1823. - №43; 1824. -№49; 1824. - № 51; Кавказский календарь на 1848 год. - Тифлис. 1848. - С. 1-53; М. С. Руководство к познанию Кавказа. - СПб., 1841. - К. 2; Полуевктов М., Натадзе Г. Старый Тифлис в известиях современников. Тбилиси, 1929; -Мартьянов П. К. Дела и люди века. - СПб., 1893. - Т. 2. - С. 93; Народы Кавка­за. - М., Изд. АН СССР, 1960. - Т. 1.; Семенов П. П. Географическо-статистический словарь Российской империи.-Спб., 1863.-Т. 1.

 

Обвиненный зимой 1825 г. в недоносительстве, он воскликнул в лицо Николаю І-"Государь! Честь дороже присяги: нарушив первую человек не может существовать, тогда как без второй он может обой­тись!" (с. 471). Капитан Маслович, фигура не столь крупная в историческом плане как генералы Раевский и Вельяминов олицетворяет собой тип служаки "царю и Отечеству", которых немало было в ту пору на кавказской боевой линии. Он "обладал здравым умом и хотя не получил образования, но на многие предметы смотрел ясно, светло" (с. 462). Двадцать два года прослужил он на Кавказе, сделавшись опытным и храб­рым офицером.

Радостной и неожиданной стала встреча декабриста с Пет­ром Мессером, с которым вместе росли и воспитывались на Полтавщине. Мечта всей жизни Петра Мессера сбылась, он стал морским офицером, командиром 120-ти пушечного кора­бля. У Мессера мемуарист знакомится со многими боевыми офицерами — гордостью российского флота, прославившими свое имя во время Крымской войны. "Куда девалась эта слав­ная молодежь, воспитанники славного адмирала М. П. Лаза­рева? — вопрошает с горечью Лорер. — Где Нахимовы, Кор­ниловы, Истомины, и многие другие? Они кровью своей запла­тили долг Отечеству и пали в последней безумной войне. Я всех их знал лично, когда они были командирами кораблей и участвовали в нашей экспедиции" (с. 477).

В числе тех, о ком вспоминает мемуарист по прошествии стольких лет, были князь Херхеулидзев, известный "своим бес­корыстием и непоказной честностью" (с. 493); "комендант Та­мани майор Дорошенко, потомок славного запорожца" (с. 193); полковник Данзас, "недавно присланный из Петербур­га за участие в дуэли А. С. Пушкина, у которого он был секун­дантом" (с. 500); декабристы В. М. Голицын, Н. Р. Цебриков, М. А. Назимов, В. Н. Лихарев. Верный себе, мемуарист видит в людях только хорошее. "Во всю мою жизнь я находил более людей симпатичных и готовых на добро, чем черствых и рав­нодушных" (с.537). "Прекраснодушный идеалист" Лорер от­дает здесь дань романтизму с его верой в чистоту и высокое предназначение человеческой личности. При этом мы имеем ввиду романтизм не только как литературное направление, но и как "более широкое по распространению явление общест­венной жизни — в частности метод мышления и социального поведения"¹. "Пушкин где-то сказал, — сообщает в другом месте мемуарист, — "Скольковысоких душ я знал! Скольких знаю доселе! Они мирят человека с человечеством, как мирит природа человечество с его судьбой". Поверьте, если не все добро делают, то все добро знают" (с. 537). Таково нравственное кредо Лорера — человека и мемуариста.

Н. И. Лорер не стремится в произведении "описывать исторические ошибки нашего времени. Кто их не знает, кто их не видит! Они не касаются моей жизни!" (с. 543). Не события,     сколь важными и значительными они б не были, играют главную роль в "Записках", а человеческие судьбы и характеры  Герои Лорера — страстные, ищущие натуры, верные долгу и чести. Мемуарист очень неохотно и только в случае крайней

необходимости вводит в повествование персонажей, глубоко антипатичных ему (Николай I, капитан Майборода). Многочисленные образы, портретные зарисовки, литературные портреты товарищей, сослуживцев и современников Лорера, представленные на страницах его мемуарно-автобиографической повести позволяют говорить о создании собирательного образа   "культурного   поколения"    (Г. О. Винокур)   пушкинско декабристской поры.

В. В. Виноградов отмечал существенные различия в струк­туре художественного образа в разных видах искусства. Обра­зы "создаются, живут и множатся на почве общенародного языка. Поэтому, естественно, выступает вопрос о связи словес­но-художественных образов с тенденциями "образности" (т. е. разных видов переносного употребления слов, разных спосо­бов образования переносного значения слов и выражений) в семантике общенародного языка"².

Язык "Записок моего времени" — образен и метафоричен. Лореровские описания напоминают скорее живописные поло­тна, чем произведение изящной словесности. Особенно ярко это проявилось во многочисленных пейзажных зарисовках.

Приведем ряд примеров.

"Путь мой лежал на Киев. Был май месяц, весна сменяла зиму, и, чем более удалялся я от Петербурга, тем легче, тем от­раднее становилось мне на сердце. Рощицы, темные леса, нивы с роскошною жатвою встречались с каждым шагом, а запах свежескошенного сена и полевых цветов, которыми Малорос­сия изобилует, очаровали меня и наполняли мою душу каким-то необъяснимым наслаждением" (с. 340-341).

____________________________

¹ Захаров В. Д. Метод и система жанров Ф. М. Достоевского // Творческие методы и литературные направления. - С. 177.

² Виноградов В. В. Проблемы русской стилистики. - С. 103.

Еще пример: "За Байкалом совершенно другая природа. Мрачные, вековые, девственные леса покрывают землю на необъятные пространс­тва. Кажется, нога человеческая не ступала по этим трущобам. Огромные реки катят свои воды, не оживленные ни одной бар­кой, лодкой, и тишина редко прерывается. Все окружающее как-то дико-грандиозно" (с. 403).

"Прекрасным весенним днем" Лорер вместе с ротой по­дходит к Тамани. Не в силах сдержать изумление перед дикой, но прекрасной природой Кавказа, он восклицает: "Мне от­крылась прекрасная картина, достойная кисти живописца: под ногами моими, в тени, виднелось маленькое местечко Тамань, вправо — наш лагерь с глухим шумом и синим дымком, по­днимавшимся в разных местах. Далее — сине-черное Азовское море лежало огромной массой и окаймлялось берегом Крымс­кого полуострова" (с. 465).

В этих небольших фрагментах явно просматривается тен­денция, характерная для всего произведения. В пейзажных за­рисовках мемуарист изображает не столько саму природу — прекрасную и величественную, сколько свои чувства и впечат­ления, возникающие от общения с природой. Настроение ме­муариста в тот или иной момент жизни определяет степень ху­дожественного осмысления увиденного и тональность самих "зарисовок с натуры". "Различие принципов отражения дейст­вительности ведет к различиям в отборе и употреблении лек­сики, в структуре предложений, в использовании тех или иных изобразительных средств — иными словами, к тем различиям, совокупность которых образует различия в языке на уровне текста"¹. Автор произведения чрезвычайно восприимчив к красотам природы. Его пейзажные зарисовки рассчитаны на тех, кто понимает ее язык: "...ежели вы любитель природы, то местоположение там очаровательное и самое романтическое" (с. 429). Естественно, что в противном случае пейзажная зари­совка не будет читаться как "очаровательная" и "романтическая".

_______________________________

¹ Горшков А. И. Язык предпушкинской прозы. - М., 1982. -С. 185.