§2. Мемуарный однособытийный очерк

Отечественная война 1812 года, восстание в Санкт-Петербурге и Украине зимой 1825 года воспринимались декаб­ристами как ключевые события всей их жизни. Тема войны с Наполеоном и "внутренней" войны "с самодержавием, пик которой пришелся на 14 декабря 1825 года, стали централь­ными в мемуарном творчестве декабристов. Им посвящены и рассматриваемые мемуарные "однособытийные" очерки Ф. Н. Глинки "Очерки Бородинского сражения"¹, М.Ф.Ор­лова "Капитуляция Парижа"², И. Д. Якушкина "14 декабря"³. Этим не ограничивается все написанное декабристами в дан­ном жанре. Привлекаемые к исследованию произведения, по нашему убеждению, в наибольшей степени способствуют уяс­нению специфики жанра мемуарного этологического очерка об одном событии.

В центре "Очерков Бородинского сражения" Ф. Н. Глинки — события Отечественной войны 1812 года. Темой произведе­ния стало изображение одного конкретного эпизода "героической эпопеи" — сражения на Бородинском поле под Москвой. Всенародную известность принесли будущему ме­муаристу его патриотические стихотворения, написанные по горячим следам войны с Наполеоном, в которых Ф. Н. Глин­ка "сумел достойно воспеть подвиги своих боевых соратников"⁴.

_________________________

¹ Глинка Ф. Н. Очерки Бородинского сражения // России верные сыны. Отечественная война    1812 г. в русской литературе I половины XIX в. - Л.,1988. -Т. 2. - С. 54-55.

² Орлов М. Ф. Капитуляция Парижа. // Там же. - С. 419-446.

³ Якушкин И. Д. 14 декабря // Русские мемуары. - С. 406-420.

⁴ Беляев Ю. И. За Отчизну раны святы // И славили Отчизну меч и слово. - С. 14.

 

Во время приближения неприятеля к Смоленску молодой поэт восклицал:

Теперь ли нам дремать в покое,

России верные сыны?

Пойдем, сомкнёмся в ратном строе,

Пойдем — и в ужасах войны

Друзьям, Отечеству, народу

Отыщем славу и свободу,

Иль все падем в родных полях!¹

Одним   из   первых   в   русской   литературе   XIX   века Ф. И. Глинка дает исчерпывающий ответ на вопрос о том,

                                     Что лучше: жизнь — где узы плена,

                                     Иль смерть — где русские знамена?

                                     В героях быть или в рабах?²

"Великодушным гражданином", "витязем добра и чести", "истинным другом человечества" называли Федора Николае­вича современники. "Все порывы души, так Глинка называл художественное вдохновение, были подчинены у него преиму­щественно стремлению писателя, заботящегося о гармонии и нравственном     совершенстве    мира".³    Успех    пришел    к Ф. Н. Глинке не только благодаря достоинствам его души и сердца, но и упорству, самостоятельности в самообразовании и развитии собственного таланта. В "Автобиографии" он отме­чал, что "не имел классического образования и предваритель­ных  сведений,  составляющих  принадлежность  литератора". Поэтому "он должен был собственными средствами развивать небольшой талант свой"⁴.

Всенародное признание принесли Ф. Н. Глинке его "Письма русского офицера", создаваемые в течение десяти лет, которые "во многом отразили свою эпоху и не утратили по­знавательного и художественного интереса до наших дней"⁵. Это произведение не раз становилось предметом пристального внимания и изучения, и, по справедливому утверждению А. В. Архиповой, принадлежит к «жанру путешествий, как и другие книги подобного рода", идет "от "Писем русского пу­тешественника" Н. М. Карамзина"⁶.

В жанре мемуарного очерка создаются более поздние по времени написания "Очерки Бородинского сражения", прине­сшие его автору славу "Ксенофонта Бородина" (В. А. Жуковский).

_________________________

¹ Беляев Ю. И. За Отчизну раны святы // И славили Отчизну меч и слово. - С. 26.

²Там же. -С.26.

³ Зверев В. П. Великодушный гражданин // Ф. Глинка Письма к другу. - М.,

⁴ Писатели-декабристы в воспоминаниях современников. - М., 1990. - Т. 1. -

⁵ Архжова А. В. Литературное дело декабристов. -Л., 1987.-С. 121

 

30-е годы XIX столетия — период возрождения всеобщего интереса к событиям 1812 года. Как писал в 1833 г. А. С. Пуш­кин "шум 1812 года, /.../ пожар Москвы и бегство Наполеона /.../ затмевают и заглушают все"¹. Происходят существенные сдвиги в общественном сознании. Практически сразу же после победоносного завершения войны  "Сын  Отечества"  писал: "Голос страсти, волнующий современников, улюлкает /.../, и происшествия, недавно совершившиеся, мало-помалу вступают в область Истории"². Спустя некоторое время события двадца­тилетней давности, наоборот, начинают восприниматься как современные. По мере отдаления от 1812 года, времени реаль­ного, усилиями писателей, ученых и мемуаристов время исто­рическое все теснее сближает между собой две эпохи, разде­ленные восстанием декабристов. "Пусть успокоятся, улягутся в душе впечатления, вызванные этою (1812 г. — О. М.) эпохою, пусть утихнут страсти, пусть отделит немного прошедшее, — и тогда   мы   увидим   историю"³,   —   патетически   восклицает "Русский инвалид" в 1838 г.

В период подготовки к празднованию 25-летия со дня око­нчания Отечественной войны выходят в свет военно-исторические труды⁴, исторические описания Березинской пе­реправы и отступления французов⁵, Бородинского сражения⁶, очерки о партизанском движении⁷. Общий обзор этих публи­каций дан в монографии А. Г. Тартаковского "1812 год и русс­кая мемуаристика"⁸.

_________________________

¹ Пушкин А. С. Письма. - М.; Л., 1935. - Т. 3. - С. 96.

² Сын Отечества. - 1819. - № 46. - С. 275.

³ Литературные прибавления к "Русскому инвалиду". -  1838. -№31. -С. 613.

⁴ См., например: Окунев Н. Рассуждение о больших военных действиях, происходивших при вторжении в Россию в 1812 г. - СПб., 1833; Бутурлин Д. П. Картина осеннего похода 1813 г. в Германии после перемирия до обратного пе­рехода французской армии через Рейн. - СПб., 1830; В. Б. Взгляд на кампанию 1812 г.//Русский инвалид.- 1831. -№№87, 88,95, 101, 106-112.

⁵ В. Б. Переправа через Березину в 1812 г. // Военный журнал. - 1830.  Кн. IV.-С. 1-58.

⁶ Свечин П. Воспоминания: Бородино // Русский инвалид. 1833. - № 259; Не­елов К. Опыт описания Бородинского сражения.-М.,1839; Бородинская битва //Русский инвалид. - 1839. -№216.      .

⁷ Давыдов Д. В. Военные записки партизана Давыдова // Давыдов Д. Сочи­нения. - М, 1962. - С. 165-195.

 ⁸ Тартаковский А. Г. 1812 год и русская мемуаристика. - С. 189.

 

Отечественная война находит свое отражение и в художес­твенной литературе 30-х годов. "Это и облеченная в форму военных записок, дневников, путешествий беллетристика: расс­казы, повести, исторические романы И. Загоскина ("Рославлев или Русские в 1812 году"), Ф. Булгарина ("П. И. Выжигин"), Р. М. Зотова ("Леонид, или черты из жизни Наполеона"), вы­держанные в казенно-патриотическом духе. Это, наконец, сти­хотворные отклики на 1812 год", среди которых особо выдели­лись "Полководец" А. С. Пушкина и "Бородино" М. Ю. Лер­монтова.

Начало 30-х годов — это период усиления реакции против александровского "интернационализма", укрепления тенден­ций обособления России от Европы. Идеалом Николая I была "полная русификация Польши для объединения всей империи, с ее польскими, немецкими, украинскими и другими окраина­ми, на началах самодержавного властвования и "официальной народности"¹. Польское восстание 1830-1831 гг. осложнило и без того не простую ситуацию. Призыв Франции к вооружен­ному решению и вмешательству в русско-польский конфликт по сути дела провоцировал новую войну, дух которой начинает витать над Европой. "Мне кажется, — пишет А. С. Пушкин, — что мы без европейской войны не обойдемся"². Аналогия с 1812 г., возвращение вновь ко временам "дивных, почти мифи­ческих потрясений"³, объясняются не только желанием до­стойно встретить славную годовщину победы над Наполео­ном, но и потребностью сгладить неприятные впечатления от неудачной войны с Польшей. Она, по мнению Д. В. Давыдова, "едва ли не была/.../грознее войны 1812 года"⁴.

30-е годы — время оформления теории "официальной на­родности". Народный характер Отечественной войны как бы подтверждал краеугольные постулаты новой правительствен­ной идеологии. При этом особый упор делался на заграничные походы русской армии во главе с императором Александром, а не на освободительную войну под предводительством М. И. Кутузова в пределах собственного Отечества. Официа­льными историками и прежде всего придворным историогра­фом А. Михайловским-Данилевским события 1812 г. начинают трактоваться как "привесок" к заграничным походам.

_________________________

¹ Пресняков А. В. Российские самодержцы. - С. 283.

² Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. - М.; Л., 1948.-Т. XV.-С. 93.

³ Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. - М., 1954. - Т. IV. - С. 7.

⁴ Давыдов Д. В. Воспоминания о наполеоновской войне 1813 года // Сочинения Давыдова.-СПб., 1895.-Т. II.-С. 967.

 

Характерно, что и 25-летие Бородинской битвы отмечается властями не в 1837, а в 1839 году.¹ "Отечественная война /.../ полностью сливается с последующими походами, находя, по понятиям ца­ря, свое подлинное завершение в кампании 1815 г. и лишаясь тем самым своего самостоятельного значения".² В этой атмос­фере обращение к теме Бородинского сражения — одного из кульминационных моментов войны "внутренней", в пределах своего государства, — явилось своего рода протестом, актом несогласия с официальной точкой зрения. Не случайны те пре­пятствия, которые встречает Ф. Н. Глинка при попытке опуб­ликовать   свои   "Очерки".   В   письме   к   А. Михайловским-Данилевским от 12 августа 1839 г. он сетует на московских цен­зоров, которые почему-то "не смеют принять на просмотр ничего, что хотя немного касается до Бородина и событий 1812 года"³. Понадобилось личное вмешательство А.Х.Бе­нкендорфа и Л. В. Дубельта, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки. В этом же письме Ф. Н. Глинка прямо указывает на ха­рактер, тематику и жанр предпринятого исследования, называя свое "сочинение, чисто литературным, в котором за основание рассказа принято все то, что давно сказано и напечатано в мо­их "Письмах русского офицера"⁴. И далее он продолжает: "Постарайтесь, достойнейший Василий Андреевич, попросить Дубельта, чтобы они посмотрели мои очерки у себя..."⁵. В этом небольшом фрагменте обращают на себя внимание три момента. Во-первых, Ф. Н. Глинка дважды в письме упоминает о "чисто литературном" характере сочинения. Это столь важно, что он даже прибегает к курсиву. Мемуарист сознательно хочет обо­собить свой труд от военно-исторических сочинений, носив­ших явно идеологизированный характер, выполнявших пря­мой   "социальный   заказ"   царской   канцелярии.   Во-вторых, Ф. Н. Глинка   подчеркивает  тематическую   близость   нового произведения с "Письмами русского офицера", принесшего ему славу и благосклонно принятого верховной властью. На­конец, мемуарист называет свои "воспоминания о 1812 г." оче­рками, с чем, на наш взгляд, нет оснований не соглашаться.

_________________________

¹ См. об этом: Довнар-Запольский М. В. Война 1812 г. и современное ей рус­ское общество // Сб.  статей в честь Д. А. Корсакова. - Казань, 1912.

² Тартаковский А. Г. Указанное сочинение. - С. 205.

³ В кн.: Глинка Ф. Письма к другу. - С. 496.

⁴ Там же.

⁵Там же. - С. 497.

 

В "Предисловии", прямо адресованному и посвященному "Людям 12-го года", мемуарист сам намечает несколько уров­ней своего повествования, говорит о мотивах мемуаротворчества, причинах обращения именно к очерковому жанру. Отда­вая дань Александру I, Глинка тем не менее посвящает свой труд "людям бородинским", "участникам в битве великанов"¹. Конкретным поводом взяться за перо стало желание импера­тора Николая Павловича "воссоздать битву Бородинскую на родном ее поле и обессмертить это поле сооружением памят­ника, достойного падших и соорудителя" (с. 54). Обращение Глинки к жанру мемуарного очерка объясняется двумя причи­нами, о которых он сам пишет довольно определенно. Желая написать солидный исторический труд о войне 12-го года, ме­муарист не смог найти "достаточных пособий для сравнения, выводов" (с. 55). Отсутствие интересующих его исследований, принадлежащих Гурго, Монталону, Сегюру, Шамбре, Серазеню заставили отказаться от первоначального замысла созда­ния монографии. Ф. Н. Глинка останавливается на "малой жа­нровой   форме"   —   очерке,   используя   для   этого   просто "воспоминания и те бедные источники, которые случились у меня под рукой" (с. 55). Кроме того, мемуарист хочет непре­менно    успеть    к    празднованию    годовщины    Бородина. "Сочинения такого рода, — считает он, — хороши ко времени, /.../ запоздалый же выпуск повредит моей книге во всех отно­шениях"². Он стремится придать "Очеркам" актуальность и злободневность, "формы современной словесности и некото­рую художественную отделку" (с. 55), "подкрепляя дело памя­ти собственными и других лиц записками" (с. 55). Это и приво­дит    к    созданию    декабристом    Ф. Н. Глинкой    "Очерков Бородинского сражения".

Мы имеем дело с мемуарным очерком этологического жа­нрового содержания. Отсюда отсутствие единого, быстро раз­решающегося конфликта; описательность изображения ("Только огнем и кровью, если б можно употребить их вместо красок, может быть написана картина битвы Бородинской" (с. 55); сосредоточение внимания на нравственном и гражданс­ком состоянии общества.

_________________________

¹ Глинка Ф. Н. Очерки Бородинского сражения. - С. 54 (далее ссылки на этот источник в тексте).

² Глинка Ф. Письма к другу. - С. 497.

 

Центральной является в произведении тема патриотизма, охватившего всю нацию — от рядового до главнокомандую­щего, от простого крестьянина до императора, — "мужест­венного, твердого /.../, на которого оперлась уязвленная Рос­сия" (с. 54). Перед глазами читателя проходят картины отступ­ления от Смоленска в глубь России, которая, слабея день ото дня, теряя людей, территории, тем не менее не сдавалась, а "сжималась, сосредотачивалась, дралась и горела" (с. 56). Все повествование посвящено рассказу об одном эпизоде войны, но мемуарист стремится "описать битву Бородинскую во всех ее видах, во всех подробностях" (с. 56). Бородинское сражение является тем сюжетно-композиционным стержнем, вокруг ко­торого строится все повествование. Ряд исследователей и по сей день считают, что жанр очерка бессюжетен. В нашем слу­чае мы можем вести речь не об отсутствии сюжета, а о своеоб­разной форме его организации. А. М. Горький писал: "Очерк не бесфабулен, ибо всегда фактичен, а факт всегда уже фабула"¹. Мемуарный очерк тоже всегда фактографичен, в нем ав­тор просто обязан обосновать факты. Ф. Н. Глинка насыщает произведение конкретными историческими фактами (битвы, сражения, осады), датами, именами, судьбами военачальников и полководцев, подробными описаниями позиций будущего сражения. Порой мемуарист строит композицию произведения не сюжетно, а следуя ходу своих мыслей и рассуждений. На ка­кое-то время сюжет "пропадает". На самом деле речь идет об ином композиционном оформлении "Очерков" — ассоциатив­ном сюжете (В. А. Алексеев). Органично входят в повествова­ние многочисленные лирические отступления, написанные в яркой публицистической манере; обращения "задним числом" к воинам, которым выпала честь обессмертить свое имя учас­тием в Бородинской битве. Таков рассказ об "окрашенных за­ревом пожаров" (с. 56) городах, покинутых нашей армией при отступлении. Грустная тональность сменяется возвышенным повествованием о "временах апокалипсических" и судьбе На­полеона. И, наконец, взор автора вновь восторженно блистает при виде просящих боя русских солдат, кричащих: "Мы видим бороды наших отцов! Надо драться!" (с. 57). Восторг и упоение достигают особой силы в эпизоде приезда М. И. Кутузова к армии   после   назначения   на   пост   главнокомандующего.

_________________________

¹ Горький А. М. Собрание сочинений: В 30 т. -Т. 30. - С. 147.

"Предания того времени, — почти с мистическим чувством со­общает Ф. Н. Глинка, — передают нам великую пиитическую повесть о беспредельном сочувствии, пробужденном в народе высочайшим назначением Михаила Ларионовича в звание главнокомандующего армии" (с. 58). "Все ожило" в ней с при­ездом, все ожидало обещанного сражения. Здесь мемуарист прерывает свои восклицания и вновь возвращается к подроб­ному изложению фактов. Столь необычное соединение в одном произведении фактографического и ассоциативного сюжета делает "Очерки" Ф. Н. Глинки уникальным и неповторимым свидетельством об Отечественной войне 1812 года. В. Г. Белинский достаточно точно указывал на основной сюжетно-композиционный остов произведения: "Сперва автор начинает повествовать о бородинском деле по дням. /.../ Потом отдаленно описывает собственно Бородинское сражение, быв­шее 26 августа, и описав коротко в целом, начинает описывать его же по часам, почему необходимо повторяет одно и то же, несколько сбивает строгого, холодного читателя".¹ Действительно, в повествовании как бы одновременно существуют два плана — крупный, рельефно выделяющий события и лица: "вооружаясь по временам зрительною трубою"²; и общий — мемуарист "переносится с места на место мысленно" (с. 83). В. Г. Белинский относит к числу недостатков "разнообразие в манерах и приемах рассказывать" (с. 83). Но при наличии двух планов повествования это и не могло быть по-другому. Каж­дый уровень обзора требовал своих стилистических приемов и способов типизации, опирался на событийный или ассоциати­вный сюжет. Кроме того, "холодному читателю", о котором упоминает критик, неприемлема была бы вся манера "Очерков Бородинского сражения", рассчитанных на пылкое воображе­ние читателей, их эмоциональность и патриотизм.

Динамизм — характерная черта практически всех поэтиче­ских и прозаических произведений Ф. Н. Глинки. Речь идет не просто о художественном приеме, а о способе существования, манере жить, жизненной позиции автора. "Человек как член общества, писал декабрист в "Рассуждениях о необходимости деятельной жизни ученых упражнений и чтении книг", — ко­нечно, нигде не найдет счастья, если не умел найти его в жизни деятельной (курсив мой. —О. М.), на пользу общую посвящен­ной. Жизнь и деятельность столь же тесно связаны между со­бой, как пламя и свет.

_________________________

¹ Белинский В. Г. Собрание сочинений: В 9 т. - М, 1977. -Т.2. - С. 142-143. ²Там же.-С. 145.

 

Что пылает, то, верно, светит, что жи­вет,     то,     конечно,     действует"¹.     "Очерки»     проникнуты непрестанным движением, частой сменой обстановки, настро­ений, поведения самой природы в момент битвы. "Смоленск горел, — пишет мемуарист, — люди с берегов Вислы, Варты, Немана    шли,    тянулись    по    нашей    столбовой    дороге"; "французы идут, подходят, всходят и почти сталкиваются с нацеленными на них дулами"; "князь Багратион, схватя вто­рую гренадерскую дивизию, выехал сам на бой и велел отнять редут"; "стотысячная армия падала на колени и припадала че­лом к земле, которую готова была утолить досыта своею кро­вью" (с. 55-77) (везде курсив мой. — О. М.). По-другому, счи­тает Глинка, и нельзя было описывать грандиозные события того героического прошлого. Разве можно было "уловить пе­ром, даже памятью все переходы этой битвы, где тысячи, обес­памятев от грома и зноя великого, двигались в угаре сражения с места на место, часто сами не зная куда, по указанию обстоя­тельств, а обстоятельства не изменялись ли почти ежеминутно" (с. 55). А вот слова старого солдата-бородинца: "Колемся час, колемся два. /.../ Какая-нибудь сторона отдохнет, и ну опять колоться. Колемся, колемся, колемся! Часа, почитай, три на одном месте кололись"(с. 132). Анафора понадобилась мемуа­ристу для динамизации темпа описываемого боя. Десятки и сотни убитых, как бы находящихся "за кадром", воспринима­ются старым воином как само собой разумеющееся, будничное дело.

Невозможность для автора долго оставаться на одном ме­сте заставляет его прибегать к частой смене точек обзора, пла­нов повествования (общий и крупный). Их смешение и взаимо­действие между собой ведет к динамизации действия: "Описав позицию нашу в историческом смысле, взглянем на нее как бы издали, почти неподвижную, грозно воинственную, вблизи живую, движущуюся"(с. 74). Иногда автор специально замед­ляет развитие действия, сдерживая активность персонажей. Так, описывая "кровавую сумятицу местного боя"(с. 67), мему­арист замечает: "Он (Дохтуров. — О. М.) все разъезжал спо­койно, говоря солдатам про Москву, про Отечество и, таким образом, под неслыханным огнем Бородинским /.../ пробыл 11 часов"(с. 135). Сохранять спокойствие и хладнокровие под шквальным огнем противника почти 11 часов!

_________________________

¹ Глинка ф. Н. Письма к другу. - С. 353.

 

Это ли не крас­норечивое свидетельство воинского героизма, бывшего, по мнению Ф. Н. Глинки, повсеместным.

Динамизм повествования рождает и специфические про­странственно-временные характеристики. Вводя в литературо­ведение термин "хронотип", М. М. Бахтин подчеркивал, что пространство и время должны рассматриваться в произведе­нии комплексно, в единстве друг с другом. В единстве — не значит в тождестве, и "Очерки" тому наглядное подтвержде­ние. Так, время спрессовано в повествовании до нескольких дней (23-26 августа), а пространство, наоборот, стремится к постоянному расширению по мере развертывания событий. "Россия сжималась, — прибегает к метонимической конструк­ции мемуарист. — Неаполь, Италия, Польша очутились среди России! Люди, которых колыбель освещалась заревом Везувия, которые читали великую судьбу Рима на древних его развали­нах и, наконец, более сродственные нам люди с берегов Вислы, Варты и Немана шли /.../ в Москву"(с. 57). В этом "апокалип­сическом времени" идет "всеобщее переставление лиц и вещей"(с. 67), причудливо соседствует то, что на самом деле было разделено тысячами километров. "Всеобщее перемещение мест, сближение отдаленностей не показывало ли какого-то смешения языков, какого-то особенного времени" (с. 57). Хронотипу глинковского очерка характерно соединение несоединимого в но­рмальной жизни, смешение несовместимого в мирное время. "На девяти европейских языках раздавались крики; соплемен­ные нам по славянству уроженцы Иллирии, дети Неаполя и немцы дрались с подмосковной Русью, с уроженцами Сибири, соплеменниками черемис, мордвы, заволжской чуди, калмыков и татар"(с. 57). Простое перечисление способствует созданию более полнокровного образа Битвы, для которой обычные пространственно-временные рамки тесны.

В кульминационный момент Бородинского сражения, когда "каждую минуту могло рассыпаться более 4000 картечь" (с. 130), мемуарист уже не в состоянии "справиться с часами", фикси­ровать ход времени, ставший неудержимым. Он лишь успевает заметить: "Вступя в оглушительный треск Бородинского сра­жения, некогда было рассуждать о времени"(с. 130). Из дина­мических описаний боя, эмоционально-приподнятых характеристик воинов и полководцев, патетических восклицаний о ве­личайших образцах патриотизма и самопожертвования, на фоне достопамятных сцен — "отрывков из великой мировой драмы"(с. 69) — возникает образ Исторического Времени. Со­циально-исторический хронотип при этом властно диктует пе­рсонажам очерка намерения, мысли, поступки.

Анализируя авторский хронотип произведения, нельзя не обратить внимания на традиционное для декабристских мему­аров понимание разницы между "веком нынешним" и "веком минувшим". Сознательное противопоставление современной мемуаристу действительности, когда "Россия уже забыла о своем двенадцатом годе"(с. 59), героическому прошлому — "године грустной и славной"(с. 54), — своего рода тематичес­кая анафора, одинаковый во многих мемуарных произведениях декабристов мотив. "Куда удалилось былое? — спрашивает Ф. Н. Глинка в письме, адресованном ему в 1841 г. — Век хо­лодный, век расчетливый, век хрустально ледяной настал и стоит, как январская стужа"¹. На склоне лет мотив безвозврат­но ушедшего времени, славного и героического, еще более усилится. В письме к М. А. Максимовичу декабрист с грустью заметит: "Корабль прошедшего разбился о скалы настоящего, и мы все спасаемся кое-как"². "Мы все" — это и престарелый, почти слепой декабрист М. И. Муравьев-Апостол, незадолго до смерти написавший: "Каждый раз, когда я ухожу от насто­ящего и возвращаюсь к прошедшему, я нахожу в нем значите­льно больше теплоты. Разница в обоих моментах выражается одним словом: любили. Мы были дети 1812 года. Принести в жертву все, даже саму жизнь, ради любви к Отечеству было сер­дечным   побуждением³.   Противопоставление   двух   эпох   в "Очерках" Ф. Н. Глинки — отражение типичного мироощуще­ния "людей  12-го года" в бесцветную эпоху Николаевского царствования.

_________________________

¹ Глинка Ф. Н. Письма к другу. - С. 499.

² Там же. - С. 506.

³ Муравьев-Апостол М. И. Воспоминания // Мемуары декабристов. Южное общество. - С. 177-178.

 

Анализируя ритмическое строение произведения, мы при­ходим к выводу об органичной связи ритма с композицией, образной системой, идейно-эстетической концепцией мемуар­ного очерка. М. М. Гиршман отмечал, что "ритмическое многообразие прозы писателя связывают не только с ее близостью к "естественному" ритму языка, но и с неотрывностью ритма речи от движения изображаемых в словах предметно-изобразительных деталей, действий и действующих лиц, расс­казываемых событий"¹. Ритм "Очерков" отражает ритм самой жизни. Но это не точный "слепок с эпохи". Задача мемуариста гораздо сложнее. Художественно осмысливая события и темп их развертывания, он пытается уловить "дух времени", через частное и единичное запечатлеть общую картину "Боро­динской битвы, самим Наполеоном названной битвой гиган­тов, /.../ самого торжественного, самого трагического акта ве­ликой мировой драмы ХII-го года"².

Описания, взаимодействуя с динамическим повествованием, являются составным элементом композиции очерка. Картин­ность и яркая изобразительность в сценах боев, отступлений, осад и взятий вражеских позиций русской армией делает прои­зведение истинно поэтическим. "Пусть упрекают меня, что в описаниях своих предаюсь порывам восторга, — пишет Глин­ка в "Письмах к другу". — О любви к Отчеству, о красотах изящного, о добродетелях христианских не могу говорить без восхищения"³. Манера жить и чувствовать становилась лите­ратурной манерой — уникальной и неповторимой. В свою очередь, творчество определяло нравственные ориентиры и пристрастия, давало импульс к существованию в самые труд­ные периоды жизни. Да и невозможно было традиционными литературными средствами создать "картину битвы Бородинс­кой" (с. 55). Мельчайшие детали боя, краски и оттенки проис­ходящего выписаны настолько точно и ярко, что у читателя подчас возникает иллюзия сиюминутного присутствия на Бородинском поле в разгар сражения⁴. Мемуарист выступает то как художник-живописец, пользуясь вместо красок "огнем и кровью" (с. 55), то как военный стратег, перед которым карта боевых действий. Он не скупится на географические и топони­мические подробности, которые "будут полезны при чтении "Очерков"(с. 65). Ф. Н. Глинка все время апеллирует к своему предполагаемому читателю.

__________________________

¹ Гиршман М. М. Ритм художественной прозы. - М., 1982. - С. 320-368.

² Белинский В. Г. Собрание сочинений: В 9 т. - Т. 2. - С. 139.

³ Глинка Ф. Н. Письма к другу. - С. 25.

⁴ См. об этом: Серков С. Со шпагою и пером // Ф. Глинка. Письма русского офицера. - М., 1987. - С. 381-384.

 

"Поставьте себя на одной из высот, не входя в Бородино" (с. 63), — предлагает он в момент описания   Бородинской   позиции   "в   историческом   смысле" (с. 62). "Если пожелаете объяснить себе сделанное здесь описа­ние, — советует он дальше, — /.../ отметьте карандашом село Бородино, принадлежащее тогда гг. Давыдовым, /.../ подчерк­ните на большой  Московской дороге селение Татариново"(с. 61). Многочисленные описания мест предстоящих сраженийдолжны, по мысли автора, помочь лучше уяснить читателю суть   происходящего.   Мало  увидеть,   надо  понять!   "После взгляда на позицию, как она была 23 августа, вам понятнее бу­дет рассказ о событиях этого дня" (с. 67), то есть описания вы­полняют роль предварения событий. Автор не боится дважды, а то и трижды изобразить одну и ту же местность, селение, ре­дут, позицию. "Не опасаясь впасть в повторения и желая луч­ше переговорить, чем недоговорить" (с. 135), он показывает, как в ходе боя меняется внешний вид местности, сама природа, то есть то, что казалось бы статично и неподвижно. Человек и природа   в   пейзажных   зарисовках   оказываются   "соучастниками", "однополчанами" в великом сражении, персонажами одной и той же "кровавой трагедии" (с. 129). Вот "финал ее пе­рвого акта": "Солнце нашего северного августа разработало все тучи в небе, подняло все туманы с земли, поглотило всю ночную сырость в воздухе и стояло высоко в полном великоле­пии". Здесь заканчивается собственно пейзажная зарисовка, и далее Солнце уже становится полноправным участником сра­жения: "Это солнце, наше родное солнце уже одержало победу свою в полуосеннем русском небе; оставалось нам сделать тоже на русской земле" (с. 129). Силы природы не остаются безу­частными во время битвы. "Позиция Бородинская была длин­ на и шершава, и потому свет и тень не могли укладываться на ней одинаково: между ними было, может быть, такое же боре­ние,   как   и   между   войсками,   державшими   свой   великий спор"(с. 129-130). Древнерусская литературная традиция ощу­щается здесь особенно явственно, как и в сравнении Бородинс­кого поля с "полем крови, жатвою смерти "(с. 65). К временам Киевской Руси обращается мемуарист в моменты наибольшейопасности для судеб родины. Так появляется в произведении "святыня заветная — икона преподобного Сергия Радонежского"(с. 65), а канун "великой битвы Бородинской "(с. 76) напо­минает мемуаристу "приготовление к битве Куликовской" (с. 72). Храбрый и мужественный Тучков, стоя под градом пуль и ядер, ни на минуту не забывает, что "стоит перед Москвой, что дерется за Москву; что Москва, этот сердечный город им­перии, этот Иерусалим Древней Руси, есть град заветный, град сорока церквей и соборов с золочеными главами и куполами, сомножеством крестов, /.../ град, красующийся на семи хол­мах.." (с. 87). За детальными и. подробными описаниями древ­ней столицы встает легендарный образ "светло светлой и пре­красно украшенной земли Русской", прославленной "многими красотами"¹. Словно грозное предупреждение, звучат из дале­кого средневековья слова, на которых обрывается "Слово о погибели русской земли": "И в те дни — от великого Ярослава и до Владимира, /.../ обрушилась беда на христиан"². Отголос­ками этой "беды" гремят пушки на поле Бородинском. Борьба за независимость и свободу родины, начатая много веков на­зад, продолжается на полях Отечественной войны 1812 года.

Портретные зарисовки также подчинены в произведении главной идее — отразить всеобщее борение страстей в один из самых героических периодов русской истории. В том как ме­муарист описывает М. И. Кутузова видится достаточно харак­терный для Ф. Н. Глинки прием. Впервые встретив полководца, автор останавливает свой взор на том, что сразу же поражало в облике фельдмаршала: "Правый глаз его был несколько прищурен. Всматриваясь внимательнее, вы бы легко заметили, что в нем уже погасла живая точка света. Это следствие раны ужасной, неслыханной, о которой в свое время говорили все врачи Европы" (с. 70). Автор верен своей манере — если рана, то непременно "неслыханная", и говорят о ней обязательно "все врачи Европы". Мемуарист столь убедителен, что неволь­но перестаешь видеть в этих словах намеренное преувеличение. После короткого описания лица Кутузова Ф. Н. Глинка гово­рит о "нравственных его свойствах", отмечая "обширный ум и отличное образование" (с. 70) главнокомандующего. Опти­мизм, способность шутить «при самых затруднительных об­стоятельствах" в сочетании с "искусством говорить" (с. 70) особенно импонируют Глинке в Кутузове. Сидящий на поле Бородинском главнокомандующий, казалось, олицетворяет собой само спокойствие и умиротворение.

_________________________

 ¹ Слово о погибели Руськой земли // Изборник. Повести Древней Руси.   М., 1987.-С. 134.

² Там же. - С. 135.

Но стоило только начаться решительному сражению за Шевардинский редут, как "Кутузов сделался весь внимание. Я видел, как он протягивал вперед голову и вслушивался, иногда наклоняя левое ухо к зе­мле, как будто желая угадать — поддается пальба или отступа­ет" (с. 71). Еще мгновение — и от спокойного, почти дряхлого старца, не остается и следа. "Михайла Ларионович, вспрыгнув с места с легкостью молодого человека, закричал: "Лошадь!", сел, почти не опираясь на скамеечку, и пока подбирал поводья, уже мчался вдоль по линии на левое крыло" (с. 71). В рамках одной портретной характеристики мемуаристу удается сконце­нтрировать впечатления от внешнего вида фельдмаршала, со­общить сведения из его героического прошлого, рассказать о молве, следующей за легендарным учеником Суворова. Он действует быстро, решительно, почти неестественно для пожи­лого человека ("вспрыгнув с места", "мчался"). Все это способ­ствует созданию в произведении достаточно колоритного и запоминающегося образа М. И. Кутузова — чрезвычайно по­пулярного в декабристской среде.

Говоря о генерале Милорадовиче и графе Остермане, Глин­ка прибегает к аналогичному приему: описывает внешний вид, перечисляет заслуги перед Отечеством, говорит о подвигах на полях сражений, приводит высказывания современников и со­служивцев о них.

Завершаются "Очерки" великолепным по слогу, глубоко трагичным по пафосу описанием "последнего уничтожения на поле Бородинском" (с. 153) трупов русских и французских вои­нов: "И горели эти тела с одинаковым чувством скорби по убиенным русичам и мертвым галлам, и густые облака белова­того дыма носились над полем Бородинским" (с. 153). Описа­ние приобретает почти мистический характер, когда автор, роняя "слезу любви на эти кости врагов и соплеменников" (с. 154), в последний раз горестно замечает: "Вековечные титу­лы, отличия, порода, знатность — все горело!" (с. 154). Перед лицом смерти Глинка готов простить бывших врагов, благо­словить тех, чьи кости на его глазах "горели, прогорали и раз­рушались" (с. 154).

Описание общей картины заупокойной тризны сменяется концентрацией авторского внимания на горестной судьбе вдо­вы генерала Тучкова, идущей вместе с отшельником "между костров огненных, по берегам молчащего Огника" (с. 154). Маргарита Тучкова предстает в заключительной части произведения как "единственный предстоятель любви, высокой хри­стианской любви" (с. 155). И вновь происходит традиционный для художественной манеры Ф. Н. Глинки переход от крупного к общему плану повествования. В последний раз перед глазами читателя появляется поле Бородинское, "поседевшее от пепла костей человеческих" (с. 155).

Память вечная вам, братья!

Рать младая к вам в объятья

Простирает в глубь земли:

Нашу Русь вы нам спасли...¹

Поэтические строки В. А. Жуковского лишний раз подтве­рждают, что в своем патриотизме, желании прославить подвиг народа, завоевавшего себе свободу в жестоких схватках с вра­гом, Ф. Н. Глинка был не одинок. По достоинству оценил "Очерки Бородинского сражения" молодой критик В. Г. Бе­линский. Произведение декабриста, писал он, "покажет вам всю поэзию, /.../даст самое верное понятие о его (Бородинском сражении. — О. М.) всемирно-историческом значении; наведет вас на глубокую, возвышенную думу о человечестве, о царях и народах, веках и событиях..."².

Остается лишь сожалеть о том, что автор "Писем русского офицера", "Писем к другу" и блестящего мемуарного очерка о Бородинской битве не оставил развернутых воспоминаний о своей жизни. Известно, что М. И. Семевский обращался к нему с таким предложением. Сохранилось письмо Ф. Н. Глинки к редактору "Русской старины". Поддерживая направление жур­нала, декабрист сообщает, что вряд ли сможет быть полезен редакции, "одолеваемый недугом". "Мимо многого прошел я, — пишет 84-летний Ф. Н. Глинка в октябре 1870 года, — и мно­гое, в виде туманных картин, прошло мимо меня! Кое-что, за­черпнутое на лету, отливалось в свое время в статьи. Но посто­янных записок, по складу жизни моей, не довелось мне иметь"³.

Мемуарный очерк декабриста М. Ф. Орлова "Капитуляция Парижа" так же однособытиен, но посвящен уже заключите­льному эпизоду войны — осаде и сдаче французской столицы в 1814  году.  

_________________________

¹ Жуковский В. А. Бородинская годовщина // И славили Отчизну меч и сло­во. - С. 336.

² Белинский В. Г. Собрание сочинений: В 9 т. -Т. 2. - С. 143.

³ Глинка Ф. Н. Письма к другу. – C 505.

 

В   связи   с  высочайшим   поручением   составить  “Описание Отечественной войны" и "Описание заграничных походов 1813-1814 годов" придворный историограф А.Михайловский-Данилевский убеждает М. Орлова, С. Маевского, Я. Храповицкого и К. Полторацкого написать и переслать к нему записки о кампаниях 1812-1814 гг. Сохранилась письмен­ная просьба генерала-историка к Денису Давыдову, в которой он выражает надежду на содействие последнего в попытке уго­ворить М. Ф. Орлова предпринять мемуарное исследование Отечественной войны. "Я писал к Орлову о твоих вопросах, — писал Д. В. Давыдов, — но еще не видел его лично. Я уверен, что он не откажется удовлетворить твое желание"¹. Это оказа­лось верным отчасти. Генерал М. Ф. Орлов оставил воспоми­нания лишь о последнем периоде заграничных походов, так и не приступив к запискам о начальном этапе войны в пределах "любезного Отечества".

В 1831 г. декабрист М. Ф. Орлов возвращается в Москву из ссылки и становится свидетелем оживленных дебатов о роли 1812 года в истории, задачах ее изучения и постижения на пу­тях подлинного историзма. Возникает и всячески педалируется интерес к рядовым участникам войны независимо от звания и чина. "Доныне, — пишет в 1833 г. Н. В. Гоголь, — если бывший в Париже офицер, уже ветеран, уже во фраке, уже с проседью в голове, станет рассказывать о прошедших походах, то около него собирается любопытный кружок. Но ни один из наших офицеров до сих пор не вздумал записать свои рассказы в той истине и простоте, в какой он изливается устно. То, что случи­лось с ними, как с людьми частными, почитают они слишком не важным и очень ошибаются. Их простые рассказы иногда вносят такую черту в Историю, коей нигде не дороешься"².

Призыв писать мемуары о 1812 годе был услышан М. Ф. Орловым — одним из выдающихся, без преувеличения, человеком той поры. Вступив в кавалергардский полк в самом начале царствования Александра I, он уже в 1805 году участву­ет в Аустерлицком сражении. Потом будут битвы под Смолен­ском, Бородино, Люценом, Лейпцигом и, наконец, Парижем. За участие в переговорах о сдаче Парижа царь присвоил ему звание генерал-майора.

________________________

¹ ГПБ.-Ф. 488.-№54.-Л. 16.

²Современник. - 1836. - Т. 1. - С. 305.

 

Литературное наследие М. Ф. Орлова невелико: "Размыш­ления русского военного о 29-м "Бюллетне"¹, статья "О госу­дарственном кредите"², "Некрология генерала Раевского Н. Н."³ _и рассматриваемый в данной работе мемуарный очерк "Капитуляция Парижа". Благодаря усилиям исследователей уже в XX веке в активный научный оборот были введены письма М. Ф. Орлова⁴, записки-ответы Следственному коми­тету⁵, ряд приказов по 16-й дивизии⁶.

"Ничто так не расширяет духа человеческого, — писал В. Г. Белинский, — ничто не окрыляет его таким могучим ор­линым полетом в безбрежные равнины царства бесконечного, как созерцание мировых явлений жизни"⁷. "Созерцание" одного из таких явлений — капитуляция и взятие Парижа — является темой рассматриваемого мемуарного очерка. Жанровая при­рода его не вызывала особого интереса исследователей, кото­рые традиционно назвали произведение "воспоминаниями", "записками", сосредотачивая основное внимание на его факто­графическом анализе. На принадлежность "Капитуляции Па­рижа" именно к жанру мемуарного очерка указывает целый ряд моментов: небольшой объем, "единство действия" при по­степенном развертывании одной темы, одна сюжетная линия в повествовании.

Рассмотрим сюжетную основу произведения. 26 февраля 1814 г. М. Ф. Орлов участвует в сражении при городе Труа, а затем при Ассизе, приближаясь все ближе и ближе к французс­кой столице. Становится совершенно очевидным, что "Напо­леон, отраженный непременно при Лионе, был решительно слабее каждой из двух союзных армий, идущих концентричес­ки на Париж"⁸. По приказу царя Орлов и граф Нессельроде вместе с французским парламентером отправляются к маршалу Мармону для переговоров о капитуляции и сдаче Парижа.

_________________________

¹ Впервые напечатано: Вестник Европы. - 1813. - № 7.

² Вышла анонимно в 1833 г.

³ В кн.: Орлов М. Капитуляция Парижа: Политические сочинения. Письма. -М., 1963.

⁴ В кн.: Декабристы-литераторы. Литературное наследство. - М., 1960. Т. 59, Т. 60.

⁵ В кн.: Избранные социально-политические произведения декабристов. -Т. 2.-С. 308-319.

⁶ Там же.-С. 297-301.

⁷ Белинский В. Г. Собрание сочинений: В 9 т. -Т. 2. - С. 109.

⁸ Орлов М. Ф. Капитуляция Парижа. - С. 419 (далее ссылки на этот же ис­точник в тексте).

 

 Французы отклонили предложенные им условия, не помышляя "о будущем, и заботились только о том, чтобы сохранить честь свою в настоящем. Они оставались непоколебимыми" (с. 427). Опасаясь соединения парижского гарнизона с уцелевшим полком Наполеона, М. Ф. Орлов добровольно предлагает оста­вить себя в качестве заложника. Договорились, что атаки на Париж не будет до тех пор, пока он не вернется к своим через русские аванпосты. В доме Мармона, куда привозят его поздно ночью, перед М. Ф. Орловым проходят все тогдашние знаме­нитости Франции: князь Талейран, граф Гюллень — военный губернатор Парижа, генерал-лейтенант Александр де Жирар­ден и др. К двум часам ночи вопрос о сдаче города был согла­сован, и прямо в гостиной Орлов пишет текст акта о капитуля­ции.   Императору  Александру   остается  только   поздравить Орлова с тем, что он "соединил имя свое с этим великим прои­сшествием" (с. 445).

Такова событийная канва очерка, в котором описательный элемент развит сильнее, нежели повествовательный. В произ­ведении как бы взаимно сосуществуют первые впечатления от событий 1814 г. и более поздние размышления декабриста о происшедшем. Это делает его взгляд более точным и объекти­вным. Трезвая рассудочность в очерке лишь иногда нарушает­ся горячими восклицаниями — "не природным, а искусствен­ным пламенем" (с. 422).

Для постепенного ввода в повествование новых действу­ющих лиц мемуарист использует прием встреч с ними. Ключе­вым является образ Александра I. И хотя он появляется в оче­рке   всего   несколько   раз,   всё   так   или   иначе   подчинено исполнению именно его воли. "На деле участь мира зависела от него,  а  он  называл  себя  только  орудием  провидения" (с. 422). Орлов понимает ту величайшую ответственность, вы­павшую    на    долю    "императора    Европы",    призванного "защищать европейские выгоды" (с. 421). Все, что в то время делал и говорил российский монарх, было продиктовано од­ним желанием — "дарованием мира и спокойствия Европе" (с. 421). Повествование проникнуто мыслью о высокой осво­бодительной миссии России, несшей народам Европы свободу и независимость. "Мы сражались против целой Европы, но це­лая Европа ожидала от наших усилий своего освобождения", — писал Орлов 20 декабря 1820 г. из Киева Д. П. Бутурлину, как бы предвосхищая тему будущего мемуарного очерка. Пробле­ма войны и мира преломляется под углом понимания коренно­го различия военных действий со стороны россиян, борющихся за свою свободу, и со стороны французов, пытающихся эту свободу "похитить". Сочувствие мемуариста однозначно на стороне тех, кто способствует освобождению от тирании и все­общего порабощения.

Своеобразен и способ типизации в очерке. Целью М. Ф- Орлова становится поиск в реальной действительности фигуры, с наибольшей полнотой воплощающей в себе черты той или иной социальной группы. Таков маршал Мармон — "первый человек, которого я встретил в самой передней цепи французских стрелков" (с. 423). Идет бой, мемуаристу даже не хватает времени подробно представить его портрет. Удается лишь бегло очертить облик маршала, имевшего вид "твердый и воинственный" (с. 423). Стремясь проникнуть в его психоло­гию (автора не смущает, что видит он его впервые в жизни), Орлов замечает, что его "печальное лицо обнаруживало гры­зущую заботу человека государственного, на котором лежит огромная ответственность" (с. 423). В целях углубления психо­логической обрисовки образа мемуарист использует диалоги, которые изобилуют короткими, чеканными фразами. Сама форма, в которую собеседники облекают свои мысли, говорит о высоком эмоциональном напряжении момента. Сейчас не время, считает Орлов, для пространных рассуждений и описа­ний. Законы жанра властно диктуют стилистику, способы ти­пизации, саму манеру повествования. Ни тени злорадства или превосходства нет в описаниях последних мгновений умираю­щей французской армии. Создается впечатление, что русскому генералу даже симпатичны наполеоновские маршалы, отказы­вающиеся подписать мирный договор, руководствуясь высо­ким пониманием законов чести. "Они напоминали о прежних заслугах своих, высчитывали все сражения, в которых покрыли себя славою, и объявили единодушно, что лучше погребут себя под развалинами Парижа, чем подпишут такую капитуляцию" * (с. 426). Но и русское посольство, способствуя гуманной мис­сии освобождения Европы, должно было во что бы то ни стало "переломить в руке Наполеона меч его, а для этого надобно было разъединить, разбросать, рассеять его силы, уничтожить все стихии сопротивления" (с. 429). Конфликт противоборст­вующих сторон — главный в мемуарном очерке Орлова.

Центральным эпизодом произведения является сцена в д₀. ме маршала Мармона, куда "добровольного заложника" пол­ковника Орлова привозят ночью. Здесь развитие действия за­медляется. Встреча лицом к лицу с противником не на поле боя (где, известный собственной храбростью мемуарист, не заду­мываясь бы делал свое дело), а в мирной обстановке способст­вует остановке в развертывании сюжета. Публицистика актив­но вторгается в произведение, подчеркивая тем самым его очерковую природу. "Такие очерки", — писал Г. Н. Поспелов, — часто содержат общие рассуждения авторов или героев, анали­зирующие или оценивающие изображаемую жизнь"¹.

Замедление повествования используется Орловым для на­блюдений над главными особенностями менталитета русской и французской нации. "Мы любили язык, литературу, цивилиза­цию и мужество французов" (с. 432), — отдает мемуарист дань уважения противнику. "Что касается до храбрости, то обе на­ции славно и не один раз встречались друг с другом на полях боевых и научились взаимно уважать себя" (с. 432-433). Автор отмечает  характерное  для  французов  увлечение  идеями   и "яркостью самых блестящих предположений своих, /.../ скло­нностью к утопиям" (с. 433). Горизонт мыслей русского более узок, "но взгляд более верен; он менее вещей усматривает вдруг, но лучше и яснее видит цель, которой хочет достигнуть" (с. 433).

Возвращаясь к прерванному рассказу, Орлов отмечает, что вследствие отсутствия взаимной неприязни и достаточно ува­жительного отношения противников друг к другу, обстановка недоверия сменилась радушием и вежливостью по отношению к русскому посланнику. В нескольких фразах автору удается передать атмосферу напряженного ожидания, страха, царив­шего в доме маршала, что отражало общее состояние духа во французской столице. Наиболее колоритны образы Талейрана и Жирардена. Узнав о том, что в доме находится русский офи­цер, Талейран незаметно подошел к Орлову и тихо сказал о глубочайшем почтении, которое он испытывает к Александру I. Ирония мемуариста при этом свидетельствует о том, что по­пытка Талейрана совершить свое очередное предательство, не ввела его в заблуждение.

_________________________

¹ Поспелов Г. Н. Очерк // ЛЭС. - С. 263.

 

 

Победителем выходит русский полковник и из спора с адъютантом Наполеона А.Жирарденом, который тщетно пытался поднять Париж на сопротивление союзным армиям. "Наполеон уничтожил жизнь и движение в массах — и массы остались неподвижны" (с. 439), — едко за­мечает мемуарист.

Интересен взгляд М. Ф. Орлова на личность Наполеона, саму суть бонапартизма — явления, пережившего своего осно­вателя. В начале поприща "Наполеон не был кровожаден! Се­рдце его в дружеских беседах часто открывалось для самых нежных ощущений" (с. 438). Но была черта, погубившая его окончательно: "он приносил все в жертву пламенному често­любию своему; оно составляло для него источник коварной политики, сообщало ему характер непоколебимости и дикого свирепства" (с. 436). Мотив раздвоения личности, столь харак­терный для декабристского отношения к Александру I, прояв­ляется и в оценке деятельности Наполеона. В начале пути "гений его служил Франции" (с. 436), а затем он "употреблял уже Францию в услуги прихотливого гения своего" (с. 436). Кульминацией нравственного падения Наполеона стал приказ взорвать Париж. "Преступным мятежом гения против непре­ложной воли небес"(с. 438) называет М. Ф. Орлов последний аккорд жизни Наполеона.

М. Ф. Орлов не дожил до выхода в свет своего произведе­ния. 19 марта 1842 года он умер. "Никогда в Москве ни одна смерть не вызывала такого всеобщего сожаления, как смерть Михаила Орлова, — писала С. Филатьева. — Было такое впе­чатление, что каждая семья потеряла любимого родственника. И это было искреннее сожаление, исходившее от сердца"¹.

Однособытен в своей основе и мемуарный очерк И. Д. Якушкина "14 декабря". Впервые он был напечатан А. И. Герценым в "Записках декабристов" и ошибочно приписывался И. И. Пущину. Думается, что сегодня нет оснований сомне­ваться в авторстве этого произведения — ученые достаточно аргументировано доказали его принадлежность перу И. Д. Якушкина². Написанное примерно в 1856 году, это од­но из первых мемуарных произведений декабристов, специ­ально посвященное кульминационному в их жизни событию.

_________________________

¹  Дневник С. Филатьевой. - ГБЛ, отдел рукописей. -Фил. II. -С. 182-184.

²  Тоций И. Записки И. Д. Якушкина о 14 декабря // Воспоминания и расс­казы деятелей тайных обществ 1820-х годов.-Т. 1.-С. 161-165.

Невключение   очерка   в    обширную    мемуарную   хронику И. Д. Якушкина "Записки" вполне логично. "Большие мемуа­ры" написаны очевидцем и непосредственным участником со­бытий.    В    момент    восстания    на    Сенатской    площади И. Д. Якушкин оказался в Москве и не мог знать подробностей происходящего. Мемуарный очерк "14 декабря" написан "с чужих слов", на основе устных свидетельств участников воо­руженного выступления. Такого рода труд требовал иного, нежели в хронике, подхода. Но правомерно ли тогда вообще называть данное произведение мемуарным? Несомненно, ибо налицо главные составляющие мемуаристики: память, ретро­спекция, временная отдаленность от описываемых событий. Можно лишь говорить о своеобразном способе "добывания информации", но в этом И. Д. Якушкин был не оригинален (смотри, например, историю создания записок И. И. Горбачевс­кого, Ф. Ф. Вадковского). Вот как разворачиваются события в мемуарном очерке. "27 ноября в то самое время, когда служили в Зимнем дворце молебен за здравие императора Александра Павловича, при­ехал курьер из Таганрога с известием о кончине императора"¹. В рамках одного высказывания причудливо соседствуют антонимичные понятия: "за здравие" и "известие о кончине". Анти­теза как своеобразный художественный прием используется здесь не случайно. Тем самым подчеркивается неординарность ситуации, непредсказуемый характер ее развития. После полу­чения известия О; смерти императора эмоциональный тон фра­зы совершенно не меняется. Мемуарист лишь замечает, что ду­ховенству пришлось переодеваться: «духовенство облеклось в черные ризы" (с. 406) и молиться теперь уже за усопшего царя. Кажущаяся простота, обыденность происходящего, довольно равнодушное восприятие отнюдь не рядового известия, долж­ны, по мысли автора, подчеркнуть драматизм дальнейших со­бытий.

Экспозицией происходящего стали дни, непосредственно предшествующие 14 декабря, — двухнедельный период с 27 ноября по 13 декабря 1825 г. Действие развивается в Зимнем дворце, на квартире у Рылеева, в далекой Варшаве.

______________________________

¹ Якушкин И. Д. 14 декабря. - С. 406 (далее ссьїлки на этот источник в тексте).

 

Отказ великого князя Константина Павловича занять пре­стол (отречение последовало несколько лет назад) был извес­тен ограниченному кругу лиц. Следствие тому — парадоксаль­ная ситуация, сложившаяся после внезапной кончины Александра I, приведшая к междуцарствию. Поэтапно, шаг за шагом, рисует мемуарист вызревание плана вооруженного вы­ступления у членов Северного общества, к руководству кото­рым в 1824 году пришел радикально настроенный К. Ф. Рылеев. Зная, что "новый император (Константин — О. М.) заклятый враг всему тому, что хоть сколько-нибудь отзывается свобод­ной мыслью"(с. 407), декабристы решают на время прекратить "все действия между членами тайного общества"(с. 407). Одна­ко последовавший отказ Константина занять престол, двусмы­сленность, в которой оказалась страна, породили в столице обстановку недоверия и беспокойства. Постепенно у заговор­щиков возникает замысел "на что-то решиться" (с. 407). И. Д. Якушкин с точностью хрониста фиксирует изменения в намерениях декабристов: "Всякий день на совещаниях у Рыле­ева все более и более появлялось стремление приступить к че­му-нибудь решительному" (с. 407).

Ирония, едва не переходящая в сарказм, ощущается в рас­сказе мемуариста об уговорах великого князя Константина за­нять престол. Русская история предшествующих веков знала немало примеров насильственного отторжения от власти за­конных наследников, что не раз фиксировали мемуары совре­менников. С ситуацией же подобного рода страна сталкива­лась впервые. Мемуарной традиции ее изображения еще не было, и И. Д. Якушкин достаточно удачно находит выход из положения, изображая происходящее в сатирическом ключе.

Накануне восстания, на очередном' совещании у К. Ф. Рылеева принимается решение не присягать Николаю и, воспользовавшись междуцарствием, "поднять гвардейские полки, привести их на Сенатскую площадь" (с. 408). Здесь сю­жетная завязка произведения — наконец-то выход из всеобще­го нетерпения и ожидания найден. Якушкин отмечает большое значение принятого решения. Он пишет, что теперь уже "все предвещало скорую развязку разыгрываемой драмы" (с. 408).

Неторопливая манера повествования, присущая произве­дениям очеркового жанра, здесь оказывается совершенно не­приемлемой. Развитие действия стремительно нарастает, появ­ляется много новых персонажей, сообщаются ценные факты о подготовке восстания, достоверные сведения о поведении вла­стей. Традиционным, своего рода композиционным штампом, стал рассказ о последнем ночном заседании заговорщиков на квартире К. Ф. Рылеева 13-14 декабря 1825 г. Практически все мемуарные произведения декабристов, так или иначе посвя­щенные петербургским событиям, касаются освещения этого эпизода.

Центральной частью мемуарного очерка является день во­оруженного  восстания   на  Сенатской   площади   14  декабря 1825 года. Рассказ о нем начинается со зловещего предсказания декабриста А. И. Якубовича: "Такое предприятие несбыточно" (с. 410). Предопределенность поражения восстания очевидна и для мемуариста, что усиливает драматизм повествования. Со­бытия этого дня передаются через поведение участников прои­сходящего как с одной, так и с другой стороны. Время от вре­мени   мемуарист  как   бы   пытается   сделать   полноправным действующим лицом сам народ: "тысячи народа толпилось около набережной" (с. 413); "на площади народ волновался и был в каком-то ожесточении" (с. 417); "народ бросился на него и смял его"(с. 417); "уговорил народ"(с.417). Здесь "народ" — единая, нерасчлененная масса, импульсивно активная и сочув­ствующая восставшим, несмотря  на  полную  неосведомлен­ность относительно целей и задач последних. Вряд ли можно говорить об образе народа, пусть даже и схематично очерчен­ном. Скорее всего речь идет о фоне, на котором разворачива­ются основные события. Будем помнить, что произведение со­здавалось декабристом в эпоху, когда понятие народности прочно вошло в русскую литературу. Отсвет этого лежит на желании Якушкина ввести в повествование образ народа, не­смотря на негативное отношение декабристов к попытке вов­лечь народные массы в восстание.

Главные герои очерка — А. И. Якубович, А. А. Бестужев, Д. А. Щепин, М. А. Бестужев, И. И. Пущин, К. Ф. Рылеев, Н. А. Чижов, Е. П. Оболенский, В. К. Кюхельбекер, П. Г. Ка­ховский. На всем, что они делают, лежит отсвет обреченности, нерешительности в действиях, что объясняется отсутствием ка­кого-либо плана восстания. Рисуя гордый, мученический облик Кондратия Рылеева, который "всегда был готов служить ему (тайному обществу. — О. М.) и словом и делом" (с. 412), і мемуарист горько замечает, что в "решительную минуту он потерялся" (с. 412). Отмечая исключительную храбрость Сергея Трубецкого, избранного накануне диктатором восстания, Якушкин называет его "самым нерешительным человеком во всех важных случаях жизни, и потому не в его природе было взять на свою ответственность кровь" (с. 419). В ожидании прибытия диктатора на площадь "люди прозябали" в напрас­ном стоянии, и "с обеих сторон чувствовалась необходимость приступить к решительным действиям" (с. 418). Трагедия восс­тавших оказывалась следствием отсутствия в их действиях со­бранности и решительности. Каждый из членов Общества "готов был повиноваться и даже умереть за доброе дело, но ни один не был способен на то, чтобы вызваться принять началь­ство и приступить к решительным мерам" (с. 419). Какие это "решительные меры", мемуарист и сам до конца не понимает, однако слово это, многократно повторенное, приобретает сим­волическое значение. По мнению автора очерка, отсутствие решимости — главная причина поражения восстания. Харак­терно, что противная сторона одержала победу именно благо­даря слаженности и решительности в сопротивлении восстав­шим. Так, например, генерал Сухозанет "решительно требовал, что бы они (восставшие. — О. М.) положили ору­жие" (с. 419), не добившись чего, приказывает открыть огонь. В трактате "Что такое жизнь?" И. Д. Якушкин замечает, что всякую причину, приводящую тело в движение, или движущие тела приводящую в спокойствие, называют силою"¹. Именно ее и не хватало восставшим в решающий момент, который до­лжен был стать кульминацией не только очерка, но всей пред­шествующей деятельности декабристов. Мы не оговорились, написав должен был стать кульминацией. В очерке "14 декаб­ря" ее просто нет. Безрезультатное "стояние" восставших в те­чение всего дня на Сенатской площади так и не достигло пика в своем развитии. Закономерная и страшная развязка наступи­ла так же внезапно, как пришла весть о кончине в Таганроге Александра I. "Все дрогнуло и побежало" (с. 419), — устало замечает мемуарист.

 И. Д. Якушкин не был одинок в такой трактовке неудач­ного выступления декабристов в Петербурге. Самый "неукро­тимый декабрист" М. С. Лунин не раз отмечал "несвязность предпринятого   предначертания,  /.../  недостаток   порядка  и единства в исполнении. /.../ Во все продолжение восстания не видно и следа предначертания"'.

_________________________

¹ Якушкин И. Д. Что такое жизнь? // Избранные социально-политические произведения декабристов. - Т. I.    С. 161.

 

Концепция произведения И. Д. Якушкина достаточно определенна и отражает взгляды, повторимся, многих декаб­ристов периода сибирского изгнания. "Бытует мнение, — кон­статировала М. В. Нечкина, — что восстание декабристов бы­ло "стоячим", что ружья восставших "не стреляли", что Николай I разгромил не оказывающие сопротивления мятеж­ные полки на Сенатской площади, скорее вооруженную демон­страцию, чем восстание. Так ли это?"² Мемуарный очерк И. Д. Якушкина предполагает положительный, т. е. прямо противоположный ответ на риторический для М. В. Нечкиной вопрос. В основе идейной концепции произведения — понима­ние безрезультатности восстания 14 декабря в Петербурге для дела декабристов, как ни прискорбно было это констатировать человеку, стоявшему у истоков создания первых тайных об­ществ в стране. Значение восстания для дальнейшего развития России и Украины — предмет отдельного разговора. Мемуа­рист оценивает как безрезультатное не движение в целом, а именно кульминационный момент его развития.

Концепция произведения влияла на обрисовку художест­венными средствами персонажей очерка. Так, нерешитель­ность в действиях всех рождала порой странное и непоследова­тельное поведение каждого отдельного декабриста. Ирония слышится в словах автора не только по отношению к великому князю Константину Павловичу, но и в обрисовке ряда заговор­щиков. Излюбленный объект шуток в декабристской среде — Вильгельм Кюхельбекер — представлен в очерке почти опере­точным героем. Якушкин пишет: "Вильгельм Кюхельбекер, издатель "Мнемозины", самый благонамеренный из смертных, но вместе с тем самый неловкий в своих движениях, расхажи­вал с огромным пистолетом. Бестужев из предосторожности ссыпал у него порох с полки" (с. 412). Ирония усиливается, ко­гда именно к Кюхле подъезжает Михаил Павлович с вопросом: "может ли он говорить с войсками и не будут ли по нем стре­лять?" (с. 412). "Кюхельбекер поручился ему головой, что жизнь его высочества вне опасности" (с. 418).

_________________________

¹ Лунин М. С. Разбор Донесения, представленного Российскому императору Тайной  комиссией в 1826 г. // Мемуары декабристов. Северное Общество. - С. 287.

²  Нечкина М. В. День 14 декабря 1825 года. - С. 3.

 

Уж не высокий ли рост и грозный вид ("с огромным пистолетом" в руках) за­ставили увидеть в "самом благонамеренном из смертных" во­жака восстания? Но и в этот момент мемуарист не выпускает из поля зрения Кюхельбекера, заставляя его идти рядом с лошадью великого князя и зачем-то "держать его за колено"!

Не менее комичен и граф Граббе-Горский. На фоне всеоб­щего бездействия грустно и смешно выглядят его попытки взбунтовать толпу народа у Исаакиевского собора. Своими речами он так "возбудил" людей, что они "разобрали дрова, сложенные у Исаакиевского собора, и приняли корпусного ко­мандира в поленья" (с. 413). Самое трагикомичное в этой ситу­ации было то, что граф никогда не принадлежал к числу заго­ворщиков  и   оказался   на  Сенатской   площади   совершенно

случайно.

Трагическое и смешное, закономерное и парадоксальное, смелое и нерешительное — все перемешалось в день 14 декабря в сознании декабристов. Таким и осталось восстание в их па­мяти, сколько бы лет ни прошло с того времени.

Культ героического выступления, царивший в декабристс­кой среде, не мешал делать попытки выяснения причин неуда­чи. Кто бы ни был автором "14 декабря", хотя сегодня и нет оснований сомневаться в авторстве Якушкина, речь именно идет об авторе, а не редакторе многочисленных устных свиде­тельств участников восстания. Автор-мемуарист имеет свою четкую идейно-эстетическую концепцию, индивидуальную творческую манеру, неповторимый стиль повествования. Со­бытия одного дня представлены через судьбы участников восс­тания в Петербурге, информация передается через поступки персонажей, хотя широкой психологической завершенности их образы еще не имеют.

В XX в. традиция посвящать работы только одному дню — 14 декабря — получила свое развитие у М. В. Нечкиной ("День 14 декабря 1825 года"), А. Е. Преснякова ("14 декабря 1825 го­да"), Е. В. Сказина ("Восстание 14 декабря 1825 года"). Харак­тер этих трудов чисто научный, и в этой связи мемуарный очерк И. Д. Якушкина и мемуарно-автобиографический расс­каз Н. А. Бестужева "14 декабря" — едва ли не единственная литературная попытка сосредоточить внимание на событиях одного дня — кульминационного в сложной и противоречивой истории декабризма.